Глава 4. Происхождение и ранняя история орудийной деятельности

Возникновение и структура орудийной деятельности

Ясное понимание того, что представляет собой орудийная деятельность, совершенно необходимо для проведения точной границы между тем, что мы называем поведением животных, и совокупностью тех действий, которые обозначаются как трудовые операции и подлинно общественное поведение ближайших предшественников человека. В названии этой главы словосочетание «история орудийной деятельности» не сопровождается дополнительным разъясняющим словосочетанием «ранних гоминид», ибо, по глубокому убеждению автора, орудийная деятельность и имеется только у гоминид. Она есть целесообразный целенаправленный результативный труд. Все попытки говорить об орудийной деятельности животных фактически малодоказательны и несостоятельны теоретически. Отдельные случаи употребления животными предметов в качестве орудий не есть орудийная деятельность, как не есть орудийная деятельность возведение бобровых плотин и хаток, строительство муравьиных и термитных куч, постройка птичьих гнезд и т. д. Говорить в данном случае о трудовой, или орудийной, деятельности — значит следовать вопреки очевидности определенной, заранее заданной гипотезе, извне, от теории навязанной результатам визуально очевидных наблюдений, и поэтому не необходимой, и поэтому искусственной, заслуживающей критического разбора.

Речь идет о гипотезе дочеловеческого, животного, инстинктивного, или рефлекторного, труда, предложенной и широко используемой такими несходными по своим взглядам на первые этапы социогенеза исследователями, как Б. Ф. Поршнев и Ю. И. Семенов. Первый много сделал и представил на суд научной общественности остроумную аргументацию, чтобы биологизировать ранние этапы человеческой эволюции, продемонстрировать не то чтобы отсутствие ощутимой границы между животными и ранними людьми, а полное их тождество, появление человеческой сущности только с человеком современного вида — человеком разумным. Второй сделал не меньше, чтобы, наоборот, насытить ранний этап антропогенеза конкретным социологическим содержанием и детально проследить зарождение многих социальных связей и отношений в недрах ячеек именно древнейших и древних гоминид. Отношение обоих названных исследователей к инстинктивному, или рефлекторному, дочеловеческому труду различно, как и их

==129

взгляды, они трактуют это явление по-разному, но для нас важно то, что их сближает,— вера в реальное существование самого феномена животного труда и попытки доказать его существование. Неандерталец, или палеоантроп,— животное, так полагает Б. Φ Поршнев и поэтому доводит историю животного труда, труда в инстинктивной форме, до появления человека современного вида, не видя никакой разницы в этом отношении между деятельностью пчелы и неандертальца, наоборот, уверенно, упорно, демонстративно постулируя отсутствие такой разницы. Ю. И. Семенов, как и многие другие исследователи, резко восстает против подобных умозаключений, для него демаркационная линия между животными и людьми проходит, отрезая питекантропов и синантропов, то есть древних архантропов, от животного мира, рефлекторный труд переносится на предшествующую им стадию, но подход к проблеме от этого принципиально не меняется: речь идет все о той же границе между настоящим, подлинно человеческим и дочеловеческим, животным трудом, разногласия лишь в том, по какому хронологическому рубежу провести эту границу.

В чем теоретический смысл гипотезы инстинктивного труда, каково место такой формы труда в понимании эволюционной динамики человечества? К сожалению, при современном перепроизводстве информации и краткости изложения результатов любой научной работы исследователи очень редко приподнимают завесу над психологическими мотивами, руководившими ими при выборе направления исследований или той или иной научной гипотезы Я думаю, что основное в интересующем нас случае лежит в целенаправленном поиске промежуточных форм между низшими формами жизнедеятельности животных и высшими формами активности человека, то есть в конечном итоге в обосновании, может быть до какой-то степени и неосознанном или малоосознанном, эволюционного подхода в изучении динамики сферы поведения подобно тому, как это процветало сотню лет тому назад в области морфологии. Но от прямолинейного эволюционного подхода в морфологии современная биология отказалась, еще менее он приемлем с теоретической точки зрения в изучении эволюции поведения феномена несопоставимо более сложного, чем морфология, обусловившего все многообразие связей и контактов между разнообразными формами живого вещества, породившего бесконечно изменчивое, часто непредсказуемое, богатое неуловимыми оттенками человеческое поведение с трудовой деятельностью, социальными отношениями, ритуальными действиями, сферой идеологии и т. д. Более эффективен, несомненно, диалектический подход с признанием возникновения на основе предшествующего развития качественно новых явлений, принципиально отличающихся от того что им предшествовало. Орудийная, или трудовая, деятельность предков современного человека — древних гоминид относится,

К оглавлению

==130

как я думаю, именно к таким качественно новым и своеобразным явлениям.

Теоретически малооправданная гипотеза инстинктивного труда имеет и слабое фактическое обоснование. Какие аргументы можно выставить против нее? Зоопсихологическая литература переполнена наблюдениями над тем, какими нелепыми, бесполезными и часто даже вредными для животного становятся инстинктивные поведенческие акты, когда животное попадает в непривычные обстоятельства, а его инстинкты выработаны в иной сфере и не приспособлены к новым условиям. В основе инстинктивного поведения всегда лежат адаптивные психофизиологические программы, наследственно детерминированные и выработанные, как правило, в процессе жесткого отбора к определенным средовым условиям. Поэтому инстинктивное поведение образует узкую сферу поведенческих актов и никак не исчерпывает всего многообразия поведения той или иной животной формы. Автор этих страниц не принадлежит к числу сторонников подавляющего преобладания автоматических инстинктивных действий в поведении животных и очень ограниченной сферы рассудочной деятельности, а защитники этой гипотезы и посейчас многочисленны ', несмотря на заведомо противоречащие ей результаты экспериментальной физиологической работы 2.

Разумные поведенческие действия животных реализуются, по-видимому, не на основе, или не только на основе, безусловнорефлекторных механизмов. Поэтому строительная и иная «созидательная» деятельность животных прежде всего тем отличается от подлинно созидательной деятельности людей, что она узко запрограммирована, от нее практически нет отклонений, индивидуум подвержен зову наследственности и отвечает на него, даже если он находится в условиях, в которых ответ на этот зов грозит гибелью. Инстинкт ограниченно целесообразен, так как он неизменен, или почти неизменен, и автоматичен. Поэтому бобровые хатки, птичьи гнезда, пчелиные соты монотонно одинаковы или варьируют в малых пределах, бобр не может построить муравейник, а муравьи возвести плотину на ручье, даже если ручей будет заливать их муравейник.

Разумеется, инстинкт не полностью неизменен в эволюционном отношении, он меняется, если группа особей попадает в иную экологическую обстановку, происходят какие-то изменения инстинктивного поведения и при переходе от поколения к поколению, коль скоро изменяются географические обстоятельства жизни или взаимоотношения с другими особями или представителями других видов Однако все сказанное относится к групповой эволюции инстинктивного поведения, его динамики во времени. Ин-

' См Фабри К Э Основы зоопсихологии Μ , 1978

См Крушинский Л В Биологические основы рассудочной деятельности Эволюционный и физиологе генетический аспект поведения M , 1977

==131

стинкт в то же время неизменен и строго автоматичен в другом смысле — в смысле его полной повторяемости и тождественности у отдельных особей. Действия каждой особи повторяют действия других особей и образуют поведенчески0 копии, сумма которые и дает строительный или вообще рабочий эффект. Один бобр делает то же самое, что и другие бобры. Изучив последовательность действий одного рабочего муравья, мы можем не тратить времени на подобное же наблюдение за деятельностью других муравьев — нам уже знаком жесткий стереотип видового поведения, все птичьи гнезда в пределах отдельных видов на одно лицо и т. д. Модификации и малозаметны, и, что самое главное, малозначащи в рамках поведения всей группы, они носят скорее случайный характер. В связи с подобной стабильностью видового поведения можно думать, что и его рабочие результаты в тех случаях, когда они имеют место — гнезда, хатки, другие постройки, мало изменяются во времени. Точными наблюдениями над палеонтологическим материалом это доказать трудно, но в тех редких случаях, когда мы знаем палеонтологическую историю видов, основные поведенческие характеристики, можно думать, мало подвержены эволюционным изменениям и, как уже отмечалось, изменяются чрезвычайно медленно и вслед за трансформацией самого вида в новых условиях жизни, когда он в них попадает. Между тем орудийная, или трудовая, деятельность, даже примитивная, как у первых гоминид, в качестве своей чуть ли не основной характеристики имеет высокую временную динамичность, в ней значительную роль играют акты творчества, она быстро меняет свою форму в деталях, в ее истории часты революционные переходы на качественно более высокую ступень. Принципиальная разница с так называемым животным трудом здесь очевидна.

Чрезвычайно существенной особенностью рабочей активности, в высшей степени сильно выраженной в первую очередь у насекомых, является разделение функций, развитое иногда настолько сильно, что отдельные функционально специализированные особи и морфологически очень заметно отличаются друг от друга. Этим достигается большое разнообразие рабочих операций, при слаженности инстинктивных действий прямо поражающее воображение своей целесообразностью и даже кажущейся целенаправленностью. Но внесите в эту удивительную симфонию ноту беспорядка, разбейте мерный рабочий ритм какой-нибудь искусственной помехой — и вы увидите то, что наблюдали десятки и сотни энтомологов-энтузиастов, начиная со знаменитого Жана Фабра: порядок сменяется хаосом, функционально специализированные особи оказываются совершенно беспомощными в условиях изменившейся ситуации. Таким образом, физиологически обусловленное разделение труда, усложняя формы рабочей активности животных и представляя собой биологический путь обеспечения этой усложненности, в то же время крайне неперспективно в эволюционном

==132

отношении, косно,· специализированно. Оно есть не широкая магистраль эволюционного развития, а отходящие от нее тупики эволюции, являющиеся результатом активного приспособления, но направленного на сужение сферы жизненной активности, на ее приуроченность к определенным экологическим нишам. Место каждой особи при разделении функций эволюционно, наследственно предопределено, а ведь в процессе человеческого труда специализация практически очень редко опирается на биологические особенности отдельных индивидуумов, да и то недостаток силы, например, при совершении тех или иных трудовых операций может быть с успехом восполнен профессиональным умением. И в этом лежит фундаментальное различие между тем, что называют инстинктивным трудом, и трудом человеческим.

Последнее, о чем нужно сказать в связи с обсуждаемой нами проблемой,— использование орудий труда. По вопросу о том, что можно, а что нельзя считать настоящим орудием, идет длительная дискуссия, в которой было высказано много и умозрительных, и основанных на конкретных наблюдениях точек зрения. Мы частично коснемся этой дискуссии в дальнейшем, здесь же будем считать орудием любой предмет, который употребляет животное, чтобы быстрее достичь или вообще достичь стоящей перед ним цели. Можно определенно заявить, и тому есть многочисленные экспериментальные подтверждения в опытах над животными, да, они пользуются орудиями, а из них — над высшими обезьянами, из которых выделяются шимпанзе и гориллы, они употребляют палки, чтобы что-то достать, и камни, чтобы расколоть, например, орех, слоны, держа в хоботе ветки, обмахиваются ими, спасаясь от мух, но... но все это делается спорадически, изредка, такое использование предметов — скорее случайность, чем правило, здесь нет необходимой регулярности, оно может иметь место, может и не иметь, не оно определяет жизненную активность видов и удовлетворяет их жизненные потребности. Этологам, изучающим поведение обезьян, давно известно, что обезьяны могут угрожать друг другу палками и ветками деревьев, но когда дело доходит в редких случаях до серьезной драки, в ход пускаются кулаки и зубы — об этом еще несколько десятилетий тому назад писал такой блестящий исследователь психики человекообразных обезьян, как немецкий зоопсихолог В. Келер. Тем более это справедливо по отношению к более низко организованным животным — основным и в подавляющем большинстве случаев единственным орудием, обеспечивающим их нормальное функционирование и обслуживающим все их рабочие операцги, являются органы их тела. Употребление же в дополнение к ним каких-то предметов в качестве орудий — эпизод, скоротечные миги, ничего не меняющие в жизни соответствующих видов.

Вывод из всего сказанного напрашивается сам собой. Повторяю, я не вижу смысла в гипотезе инстинктивного труда, она излишня

==133

с теоретической точки зрения, так как вызвана к жизни для объяснения несуществующего явления, и бездоказательна фактически. Полагаю, что об орудийной деятельности, или труде, можно говорить только как о труде человеческом, а он начинается с возникновением человеческого общества. Против подобной точки зрения можно было бы выставить тот аргумент, что К. Маркс в первом томе «Капитала», рассматривая труд как структурный компонент экономической системы общества, употребил выражение «первые животнообразные инстинктивные формы труда» и писал о том этапе в истории труда, когда он еще не был свободен от «своей примитивной, инстинктивной формы». Что можно возразить на это? К. Маркс ни в коем случае не противопоставляет животный труд подлинному, и поэтому нет никаких оснований выделять, опираясь на это его высказывание, две специальные стадии в истории труда — труд животнообразный, инстинктивный, и труд подлинный. Конечно, и К. Маркс, не владея той полнотой информации, которой располагает современная наука, прозорливо увидел это, трудовые операции первобытных людей были пронизаны инстинктивными актами в большей степени, чем все формы современного технического труда, но ими. в большей степени, чем в современном обществе, была пронизана вся сфера поведения древних гоминид. Вслед за К. Марксом мы не отрицаем, а признаем известную роль инстинктов в реализации первых примитивных трудовых процессов, но от такого признания далеко до ипостазирования их в форме гипотезы животнообразного, инстинктивного, труда.

Итак, орудийная, или трудовая, деятельность начинается с человеком, подразумевая не только современное человечество, но и длинный ряд его гоминидных предков. Что собой представляет эта деятельность как совокупность поведенческих актов, как значительная сфера деятельности вообще? Совершенно очевидно, что она представляет собой процесс, в котором взаимодействуют различные структурные компоненты, между этими компонентами существуют меняющиеся взаимоотношения и в то же время сохраняется целостность и результативность самого процесса. К нему подходили под разными углами зрения, в многочисленных исследованиях выяснялись разные стороны этого процесса — мотивационные установки, формы трудовой активности, результативность трудовых операций, возможности общей оценки продуктивности трудовой деятельности и многие другие аспекты. Все исследования на эти темы принадлежат перу экономистов, психологов, социологов. Они реконструируют картину трудовых процессов с большой полнотой, но нам нет необходимости на них всех останавливаться — для сквозной темы этой книги, рассмотрения процесса становления человечества, важны лишь генезис трудовой деятельности и формирование основных структурных ее компонентов. В качестве примера очень усложненной классификации структурных компонентов трудовой деятельности можно

==134

привести недавно опубликованную классификацию Г. Ф. Хрустова ', претендующую на восстановление исходных состояний трудовой деятельности, но в то же время вводящую в анализ такие моменты, генезис которых может быть реконструирован лишь умозрительно и никак не связан с реальными и практически единственными остатками и маркерами первых этапов развития трудовой деятельности — орудиями труда. Разумеется, можно и даже должно анализировать подобные теоретически восстанавливаемые в их генезисе аспекты орудийной, или трудовой, деятельности — лежащие в ее основе мотивации и их общественную обусловленность, психофизиологические особенности трудовой активности, но нужно отчетливо подчеркнуть, что все это составляет предмет философского, а не конкретно-историческою анализа, которого мы придерживаемся в этом случае.

Выделение основных и наиболее фундаментальных структурных компонентов трудовой деятельности, осуществленное К. Марксом в первом томе «Капитала», как мне кажется, исчерпывающим образом охватывает все стороны трудовой деятельности и в то же время позволяет заглянуть в самые интимные уголки ее внутренней структурной организованности. Таких фундаментальных структурных компонентов — три: сам труд, то есть совокупность трудовых операций, создающих, собственно, то, ради чего весь трудовой процесс возникает,— результаты труда; объект труда, то есть то, на что труд направлен и к чему он прилагается, и средство труда, то есть то, с помощью чего труд осуществляется,— орудие труда. В этой тройной системе, повторяю, отражены все основные структурные компоненты труда. И каждый из компонентов, даже сами трудовые акты в виде своих результатов, имеет материальное воплощение в виде археологических остатков, позволяющих не только восстанавливать их хронологическую динамику, но и приподнять завесу над их возникновением. Особенно богато аргументирована история средств труда — орудий, изучение которых на первых стадиях истории человечества составляет едва ли не основной предмет первобытной археологии. Изучение орудий при отсутствии следов самой трудовой деятельности и следов первоначальных объектов труда все равно дает нам возможность судить о возникновении орудийной, или трудовой, деятельности в целом, так как само орудие только и возникает как средство труда, как удовлетворение трудовых потребностей и не имеет никаких других функций. Было орудие — был труд, нет следов орудий — об орудийной, или трудовой, деятельности можно только гадать.

' См.: Хрустов Г. Ф. Человек деятельный I. Структурная классификация жизнедеятельности гоминоидов. Социальный синтез.— Вопросы антропологии, 1980, вып. 66; Он же. Человек деятельный II. Феномен совмещения в структуре деятельности. Эволюционная классификация совмещений деятельности гоминоидов.— Вопросы антропологии, 1981, вып. 67.

==135

В этой связи не последнее значение начинает приобретать правильное понимание того, что представляет собой подлинное орудие и как можно распознать его, отличив от похожих предметов. Речь идет, разумеется, не просто об отличительных признаках орудий — нам с детства знакомы топор, молоток и многие технически более сложные орудия, мы не нуждаемся в их определении, чтобы знать, с чем мы имеем дело. Речь идет о том, как отличить примитивное орудие, сделанное из камня, дерева, кости или рога, от необработанного камня и необработанного дерева. На первый взгляд это кажется совсем простым делом, однако история археологии древнекаменного века показывает, как подчас бывает сложно признать в грубом желваке орудие и, наоборот, отказаться видеть его в камне иногда довольно замысловатой формы. Еще 50 лет тому назад многие археологи серьезно относились к так называемым эолитам (греч. «эос» — «заря», «литое» — «камень») — камням, которые обнаруживали как будто какие-то следы искусственной обработки, но на самом деле оказались естественными поделками природы, чаще всего результатами работы речной воды. Да и после эолитов часто возникали дискуссии (с некоторыми из них мы познакомимся) о том, считать тот или иной набор простейших примитивных орудий подлинными или кажущимися орудиями; дискуссии эти лишний раз показали, как непросто выделить подлинные критерии орудия, но они же и углубили наши знания в этой области, наше понимание предметной формы и технологии простейших орудий, научили более уверенно распознавать следы искусственной обработки и, следовательно, выделять подлинные орудия из совокупности естественных природных предметов.

Каковы же основные свойства простейшего орудия, как мы понимаем их сейчас, и как можем мы фиксировать, что мы имеем дело не с простым предметом, а орудием — средством труда? Я подчеркнул бы в этой связи специально значение наблюдений американского археолога Т. Винна, обобщенных им в статье, предназначенной для одного из крупнейших современных международных журналов— «Карэнт антрополоджи» («Современная антропология»), в области общей антропологии, этнологии, археологии и лингвистики. Статья не была опубликована, но она широко рассылалась специалистам-рецензентам из разных стран, пришлось ее рецензировать и автору этих страниц, идеи Т. Винна поэтому достаточно общеизвестны. Ему, как мне кажется, удалось правильно подметить какие-то черты в морфологии каменных орудий, которые, с одной стороны, являются бесспорным свидетельством искусственного происхождения данной формы в результате целенаправленных действий, а с другой — показывают формирование каких-то новых психологических особенностей, соответствующих новому этапу в мышлении, соотносимому с развитием труда. Конкретно Т. Винн исследовал археологические материалы

==136

ашельской по времени стоянки Исимила в сравнении с инвентарем слоев I и II Олдувая. В первом случае речь идет о хронологическом отрезке времени между 170000 и 330000 лет, во втором — между 1 150 000 и l 600 000 лет. Таким образом, археологическая динамика, а вместе с нею и отраженные в ней ментальные, или психологические, структуры прослеживаются в своей эволюции на протяжении более чем в миллион лет.

Т. Винн выделяет четыре элементарных и в то же время фундаментальных оперативных свойства психики, отражение которых может быть выявлено в ашельской каменной индустрии,— понимание отношения части к целому и, наоборот, целого к части, осознание соотношения частей, осознание пространственно-временных отношений и, наконец, понимание идентичности объектов или операций. Третье из этих оперативных свойств психики он, по-моему, справедливо ставит в связь с познанием свойств пространства, в первую очередь Эвклидова пространства. Разнообразные отражения этих четырех ментальных структур в каменном инвентаре и продемонстрированы в морфологии каменных орудий со стоянки Исимила: достижение нужной формы с помощью минимальных затрат труда, то есть с помощью минимального ретуширования при ясном понимании геометрии будущего орудия (первое свойство), изготовление прямого режущего края, когда соотносится сила последовательных ударов и вся их совокупность может рассматриваться как единая операция (второе свойство), умение придать орудию билатеральную, или двустороннюю, симметрию (третье свойство) и, наконец, умение достичь симметричности орудия на разных уровнях поперечного сечения (четвертое свойство). В то же время, переходя к индустрии Олдувая, мы можем заметить только редкие образцы билатеральной симметрии в верхнем слое пачки II Олдувая, так же как и приближение к пониманию значения постоянного радиуса в поперечном сечении при изготовлении орудия. Даже эти простейшие явления не прослеживаются в более раннем материале из Олдувая. Налицо, следовательно, такое развитие формы, которое демонстрирует закономерное усложнение человеческой психики, при переходе от зачаточных видов орудийной деятельности к достаточно высоко уже развитой ашельской индустрии.

Ответ на заданный вопрос о том, с какого исторического момента желвак превращается в орудие, может быть с достаточной определенностью извлечен из всего сказанного. Все четыре психических момента, отражающиеся в форме орудий, фиксируются, как уже было показано, на более поздних этапах материальной культуры, но независимо один от другого возникают, очевидно, еще в доашельское время, в самые ранние периоды истории орудийной деятельности. В соответствии с критерием возникновения одной из четырех перечисленных особенностей — достижения нужной формы с помощью ретуширования, приготовления режущего

==137

края, придания орудию билатеральной симметрии, достижения двусторонней симметрии на разных уровнях поперечного сечения орудия мы и будем называть орудием предмет, имеющий одну из этих черт, хотя бы она и была видна достаточно слабо. Мы ищем один из этих признаков — если мы видим его, мы можем говорить о начале орудийной деятельности. Таким образом, мы не только привязываем настоящую орудийную деятельность к древним гоминидам, но и имеем не очень совершенный, но все же достаточно объективный критерий, помогающий нам фиксировать ее начало. Фиксация начала орудийной деятельности была бы более объективна, если бы мы в соответствии с разработанной К. Марксом ее структурой могли опираться не только на находки средств труда — орудий, но и анализировать воплощенные в материальных остатках первые следы самих трудовых операций и объектов, на которые они нацелены. Однако, как уже подчеркивалось выше, такие следы редки, попадают в наши руки нерегулярно, не могут быть пока однозначно интерпретированы, поэтому определение начала трудовой, или орудийной, деятельности больше всего зависит от объективного выделения первых орудий. Таким образом, мы возвращаемся с небольшой модификацией к нашей уже высказанной выше формуле: есть орудие — был труд, нет следов орудий — об орудийной, или трудовой, деятельности можно только гадать.

Экологические предпосылки перехода к орудийной деятельности

Прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению первых шагов орудийной деятельности, необходимо остановиться на экологических обстоятельствах перехода к ней, то есть затронуть вопрос об образе жизни исходной предковой формы и изменениях природной среды при переходе от обезьяноподобных предков к человеку. В предыдущей главе были освещены те стороны антропогенеза, которые позволяют рассматривать его не только как социальный, но и как природный биологический процесс. Фоном этого природного биологического процесса была определенная географическая среда, отличительные особенности которой, несомненно, оказывали значительное воздействие на многие события антропогенеза. Этим и оправдывается рассмотрение экологических предпосылок гоминизации и перехода к орудийной деятельности в специальном разделе.

Это та область, в которой учение об антропогенезе особенно тесно смыкается с самыми разнообразными науками о природе и ее истории — географией, палеогеографией, палеонтологией, геологией, зоологией, ботаникой, палеоботаникой. Только полное суммирование данных и наблюдений всех этих научных дисциплин, их объективное соотнесение друг с другом, их построение в последовательный хронологический ряд позволяют реконструи-

==138

ровать с относительной полнотой ту географическую среду, в которой произошло очеловечивание обезьяны, восстановить животный и растительный мир на рубеже плиоцена и плейстоцена, составить представление о геологических и палеогеографических изменениях в природной обстановке, которые и благоприятно, и неблагоприятно влияли на протекание эволюционного процесса, ведущего к формированию гоминид. Работа в перечисленных областях науки, нацеленная на восстановление природного окружения именно предков человека, ведется уже несколько десятилетий. Сейчас она охватила не только европейские, но и азиатские, и африканские местонахождения, выявлены природные комплексы и климатические характеристики, сопутствовавшие смене оледенений в Европе и Азии, смене дождливых и засушливых сезонов в Африке, наконец, достигнуты известные успехи в синхронизации событий геологической и палеонтологической истории конца плиоцена и плейстоцена на разных материках '.

В связи с разобранной выше неотчетливостью наших представлений о конкретном месте формирования человечества конкретные палеогеографические условия того или иного района выходят на первый план при создании гипотез о географических условиях самого раннего этапа гоминизации, претендуя на то, чтобы стать модельными для всего начального периода антропогенеза в целом. Конкретно говоря, речь идет о географических предпосылках формирования наиболее раннего члена гоминидной триады — прямохождения, ибо именно оно помимо изменения поведенческих стереотипов и вообще усложнения поведения имело своим результатом освобождение передней конечности от опорной функции, а значит, и создавало дополнительный серьезный стимул к орудийной деятельности. На объяснении обстоятельств перехода к прямохождению и сосредоточивались вполне оправданно авторы всех теоретических разработок, так или иначе затрагивавшие эту тему. И если говорить о географической стороне дела, то в основе всех предлагаемых гипотез, тоже полностью оправданно, лежит признание в той или иной форме перехода из одной среды в другую, смены экологической ниши. Без такого перехода трудно объяснить изменение локомоции и смену передвижения на четырех конечностях ортоградным передвижением, то есть передвижением в выпрямленном положении. Но, разумеется, факт перехода в иную среду признается в разной степени — от перехода из одного сходного ландшафта в другой до полной смены экологической ниши, что и обусловливает разнообразие точек зрения на обсуждаемую проблему.

Эти точки зрения можно свести к двум модельным схемам — в соответствии с одной из них переход к прямохождению произо-

' Butser К. Environment and archeology. An ecological approach to prehistory. Chicago — New York, 1971; Алексеев M. H. Антропоген Восточной Азии. Стратиграфия и корреляция. М., 1978.

==139

шел в скалистой местности, другой вариант выдвигает в качестве основного фактора овладения прямохождением переход из леса в открытые безлесные пространства. Широкое и многостороннее обоснование гипотезы скального ландшафта принадлежит известному русскому зоологу и палеонтологу П. П. Сушкину. Будучи орнитологом по своей основной специальности и оставив в этой области ряд фундаментальных работ о птицах разных районов Евразии, он не чуждался и общих вопросов биологии, в частности разработал выдающуюся по своему значению схему развития центральноазиатской фауны. Гипотеза скального ландшафта, как можно назвать его гипотезу формирования гоминид, представляет собой частное выражение его общих взглядов на этапы эволюции животного мира в Центральной Азии.

П. П. Сушкин, опубликовавший свою работу в 1928 г., исходил из бурных темпов развития наземной фауны и авиафауны в Центральной Азии на протяжении нескольких последних десятков миллионов лет. Предсказанное несколько позже А. А. Борисяком и доказанное американской экспедицией Р. Эндрьюса и советскими экспедициями исключительное богатство наземных форм жизни в Центральной Азии подтвердило конкретными палеонтологическими доказательствами это исходное положение концепции П. П. Сушкина. Гористый скальный ландшафт со сравнительно узкими речными долинами, в ряде случаев высоко поднятыми над уровнем моря, перемежающийся широкими степными просторами, составляет преобладающую особенность географии Центральной Азии, как составлял ее и на протяжении всего четвертичного периода. Аридность, то есть сухость, климата была также очень важной отличительной особенностью. В этих условиях высшие приматы, населявшие горные местности, отличались наземной локомоцией без следов брахиации и передвигались на четырех конечностях. Однако необходимость подниматься на задние ноги при передвижении для осторожного осмотра местности из-за камней, так же как и изменение положения тела вплоть до выпрямленного при лазанье по скалам, должна была служить предпосылкой преимущественного сохранения особей, у которых способность выпрямляться и надолго оставаться в выпрямленном положении была выражена сильнее, чем у остальных. Именно скалолазание П. П. Сушкин считал функциональным приобретением, с которого начался переход к прямохождению и освобождению руки от опорной функции. В дальнейшем такой подход не стал преобладающим, но продолжал защищаться отдельными специалистами вплоть до настоящего времени.

Привлечение внимания к африканскому материалу переключило интересы в сторону экологических особенностей Африканского материка и истории господствующих на нем ландшафтов. Оформилась концепция, согласно которой переход к прямохождению осуществился не как следствие скалолазания, а при выходе человеко-

К оглавлению

==140

образных обезьян из тропического леса в иные ландшафтные условия. Она не имеет определенного автора, так как ее практически одновременно высказали несколько английских, американских и советских исследователей. В принципе подобная гипотеза имеет право на существование рядом с гипотезой формирования первобытного человечества в скальном ландшафте, так как последняя не объясняет наличия упомянутых выше папиллярных узоров и некоторых других признаков приспособления к древесному образу жизни. Географически она сводится к тому, что площадь тропических лесов стала уменьшаться, а это вызвало уменьшение привычных пищевых запасов и привело к перенаселенности того яруса тропического леса, который обычно занимают приматы. Географический фактор вызвал усиление отбора и, так как человекообразные, особенно те из них, которые дали начало человеку, не были, по-видимому, специализированными формами, то отбор стал преобразовывать морфологию в направлении возможностей расширения экологической ниши. Человекообразные были вынуждены спуститься на землю и освоить новую среду, то есть тропическое редколесье, или тропическую саванну.

Там они встретили новых очень опасных хищников и при слабости своей стадной организации и малочисленности стад могли стать легкой добычей врагов. Сохранение вида в новой экологической нише было возможным лишь при условии выживания в борьбе с хищниками и приспособления к непривычной пище. Первое реализовалось благодаря переходу к выпрямленному положению тела, освобождению руки от опорной функции и развитию навыков использования камней и падок в качестве средств защиты и орудий, а также сплочению стад и формированию внутри их все более сильных коллективных навыков, второе — благодаря потреблению мясной пищи. Но и то, и другое было не только защитой от врагов и голода, но и мощным стимулом дальнейшего развития. Еще Ф. Энгельс писал о значении мясной пищи для интенсификации обмена веществ и вообще более четкой работы многих физиологических функций. Таким образом, в излагаемой гипотезе смены экологической ниши при переходе к антропогенезу находит место древесная стадия, но зато возникает много других трудностей: предопределенность процесса антропогенеза многими конкретно не доказанными географическими явлениями, сложность освоения новой экологической ниши, поведенческие и физиологические затруднения перехода от растительноядности к мясной пище и т. д.

Каковы современные возможности в реконструкции той экологической ситуации, в которой проживала исходная предковая форма? В принципе, исходя из современных знаний палеогеографии, флоры и фауны четвертичного периода, можно достаточно уверенно восстанавливать раннечетвертичный ландшафт Южной и Восточной Африки как достаточно холмистый, со скальными выходами и степными элементами в животном и растительном

==141

мире. В Сиваликских холмах на территории Индии те же элементы также были представлены достаточно богато. Вообще сходство между ландшафтной географией Центральной Азии, Восточной и Южной Африки было, по-видимому, гораздо более значительным, чем в настоящее время. Есть гипотезы, которые вовлекают некоторые палеогеографические наблюдения об интенсивных тектонических движениях и поднятиях крупных платформенных участков на рубеже третичного и четвертичного периодов в Южной и Восточной Африке в объяснение процесса антропогенеза '. В принципе не исключены такие явления и для палеогеографической ситуации, которая была характерна для центральноазиатских местонахождений, — предгорья Гималаев уже вовлекаются в Гималайскую горную систему с геоморфологической точки зрения, а эта эпоха (эпоха перехода от третичного периода к четвертичному) или несколько более ранняя была эпохой интенсивных горных поднятий и для Евразии. Горообразование должно было вызывать повышенный радиационный фон, и, следовательно, непосредственные предки человека, а может быть, и ранние гоминиды могли жить в условиях повышенной радиации.

Если принимать эту гипотезу, то нужно думать, что генетический эффект такой радиации весьма вероятен и, возможно, даже сыграл значительную роль в процессе антропогенеза на его раннем этапе. Но это уже область предположений, хотя и кажущихся перспективными, в то время как наблюдения над сходством центральноазиатских пригималайских и африканских позднетретичных и раннечетвертичных ландшафтов носят объективный характер. Холмы со скальными выходами, пересекаемые долинами, многие из которых представляли собой высохшие русла рек, покрытые частично кустарником с отдельными более крупными деревьями, а частично образовывавшие открытые пространства, сухой жаркий климат —вот примерно тот ландшафт и тот климат, в которых произошло очеловечение исходной формы, то есть переход ее к прямохождению, в которых разыгрывалось первое действие антропогенеза. Богатая фауна, если иметь в виду наземные формы, состояла в первую очередь из многих хищников и копытных, последние не могли играть существенной роли в пищевом рационе на первых этапах, так как охота на них сопряжена со многими трудностями выслеживания и преследования, что вряд ли было преодолимо для коллективов предков человека. Скорее всего, основу пищевого рациона составляла охота на мелких животных — грызунов в первую очередь, ловля земноводных, добывание насекомых. Так именно можно представить себе обеспечение животным

' См.: Матюшин Г. Н. К вопросу о причинах возникновения и роли общественно-трудовой деятельности в процессе антропогенеза.— Тезисы докладов научно-теоретической конференции «Атеизм и проблемы происхождения человека». М., 1974.

==142

белком у исходной формы приматов, давшей начало человеческому роду.

Человекообразные приматы в настоящее время, бесспорно, представляют собой формы с сокращающимися ареалами. Раньше эти ареалы были значительно больше. Легко представить себе, как исходная форма — какой-то вид или совокупность видов — перешла к сходным, но не тождественным тропическому лесу условиям существования в гористой кустарниковой саванне. Отражение древесной стадии в морфологии гоминид находит объяснение как наследие удаленной ступени эволюции, предшествующей, строго говоря, самому процессу антропогенеза. Переход от лазанья ка деревьях к лазанью по скалам с одновременной необходимостью достаточно быстро передвигаться по земной поверхности легко объясняет и возникновение ортоградного способа передвижения, и преимущество его в этих условиях перед локомоцией на четырех конечностях. Численность первичных коллективных ячеек — стад вряд ли изменилась, но сами стада, нужно думать, стали как-то подвижнее и могли охватить большую территорию и использовать ее в целях охоты и собирательства. Таков был, вероятно, первый этап очеловечения, и так можно представить себе его реальное и конкретное воплощение в определенных условиях среды.

Освоение прямохождения и освобождение передней конечности от опорной функции открыли огромные возможности в освоении наземной экологической ниши и, безусловно, инспирировали переход к использованию палок и камней в качестве орудий. Необходимость защиты от хищников в наземных условиях не могла не сплачивать малочисленные стада, ведя к выработке внутри их каких-то поведенческих механизмов взаимной поддержки и коллективных действий. Взаимная поддержка и взаимопомощь, о которых столь красноречиво писал П. А. Кропоткин ' как о мощном двигателе прогресса в мире животных, именно на этой стадии антропогенеза, надо думать, усилились и приобрели те очертания, из которых выросли чисто человеческие формы этих явлений. В этом была единственная возможность выжить и сохраниться для индивидуально сильных, но достаточно разобщенных между собой внутри стада животных. Весьма вероятно, что оборона включала в себя и использование камней и палок как орудий защиты, что, правда, само по себе должно было явиться результатом длительной эволюции поведения, если вспомнить приведенные наблюдения В. Келера о том, как современные человекообразные отбрасывают палки при серьезной драке. А от использования камней и палок при обороне естественным и легким выглядит переход к употреблению их в качестве орудий. Так можно решить сейчас проблему экологических предпосылок перехода к орудийной, или трудовой, деятельности.

' См.: Кропоткин П. А. Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса. 2-е изд. Пг.— М., 1922.

==143

Начало орудийной и хозяйственной деятельности

Ф. Энгельс в своей книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» провел четкую границу между двумя хронологическими этапами в истории хозяйственной деятельности человечества — присваивающим хозяйством и производящим. Присваивающая форма хозяйства целиком и полностью зависит от природы, человек при этой форме хозяйства лишь присваивает продукты природы и ничего не производит. Следует иметь в виду, что вся орудийная, или трудовая, деятельность древнейшего человечества носила исключительно присваивающий характер, люди потребляли, но не производили. И охота, и собирательство, и рыболовство — все это разные формы присвоения готовых продуктов природы, и, исчерпав в пределах определенного района пищевые ресурсы в виде естественных запасов растительной и животной пищи, предки человека были вынуждены переходить в новый район. Отсюда почти полная зависимость от сезонной ритмики природных процессов и природных катастроф, отсюда очень подвижный, бродячий или полубродячий образ жизни. Отдаленное представление о подобном типе хозяйства, но представление, частично деформированное результатами контактов с европейским культурным миром, дают нам исторически и этнографически зафиксированные общества — австралийцы в XVIII—XIX вв., охотничьи племена внутренних районов Сибири к приходу русских, охотничьи племена североамериканских индейцев в XVIII в. И зависимость от географической среды, и полная сезонная обусловленность хозяйственного цикла, и подвижный образ жизни с устройством временных лагерей достаточно полно иллюстрируются этими примерами. А ведь это все — представители человека современного вида, и морфологически, и физиологически, и психически гораздо более продвинутые в эволюционном отношении, чем древние гоминиды, об орудийной и хозяйственной деятельности которых пойдет сейчас речь.

В какой мере принятый и обоснованный выше критерий выделения семейства гоминид совпадает с орудийным? Иными словами, можно ли найти какое-то сколько-нибудь удовлетворительное совпадение во времени между возникновением прямохождения и появлением первых орудий труда? Ведь прямохождение, как уже многократно говорилось, освободило руки и с этой точки зрения явилось, как и писал Ф. Энгельс, важнейшей предпосылкой развития трудовой деятельности.

Обнаружение Р. Дартом описанных в 1948 г. следов огня вместе с остатками австралопитека (о чем упоминалось в предшествующей главе) вызвало, как известно, острые споры и в конце концов так и не получило убедительного подтверждения ни фактически, ни теоретически. Но изыскания Р. Дарта в другой области — его попытки доказать наличие постоянной орудийной деятельности

==144

у австралопитеков и восстановить ее формы — заслуживают всяческого внимания. Р. Дарт отобрал из фауны южноафриканских пещер с остатками австралопитеков огромные количества костей, искусственно, по его мнению, подправленных для более удобного употребления в качестве орудий. Он выделил специальную, названную им остеодонтокератической, или костяной, культуру, бывшую, по его мнению, древнейшим этапом орудийной деятельности, и посвятил ей специальную книгу, вышедшую в 1957 г. Длинные кости и рога имеют исчерченность поверхности, говорящую о постоянном ударном употреблении. Рассматривая рисунки и фотографии, приложенные к его работе, трудно отрешиться от впечатления, что рога антилоп и длинные кости крупных млекопитающих со следами использования в роли ударных орудий — действительно великолепные средства защиты и нападения. В ряде случаев им, несомненно, придана какая-то форма дополнительно, чтобы было удобнее держать их в руках или чтобы усилить их эффективность в качестве ударных орудий. Освещение археологической дискуссии вокруг этих наблюдений увело бы нас слишком далеко в дебри археологии, и интересной для нас может быть только результативная часть этого обсуждения: убедительны или нет, и если убедительны, то до какой степени, аргументы в пользу искусственного происхождения орудий из кости. Скептическое отношение к наблюдениям Р. Дарта имеет место и сейчас ', но в целом его наблюдения все больше и больше входят в науку, занимая в ней место бесспорного доказательства орудийной деятельности австралопитеков .

Если этот факт не только постоянного использования костей и рогов в роли орудий, но и их преднамеренной, пусть очень слабой и несовершенной обработки считать относительно твердо установленным, то напрашиваются важные выводы об изготовлении орудий австралопитеками и целенаправленном характере их орудийной деятельности. А изготовление орудий и целенаправленность орудийной деятельности, как и всякой другой,— по сути дела, важнейшее свойство, позволяющее отличать ее, как мы пытались показать выше, от инстинктивного поведения животных и позволяющее считать ее трудовой деятельностью в полном смысле слова. Исходя из этого, трудно принять излагавшееся в нашей литературе мнение (например, В. И. Кочетковой) о том, что лишь в шелльскую эпоху, короче говоря у архантропов, можно отметить наличие всех трех элементов труда: целенаправленной деятельности, предмета труда и средства труда. Однако при признании

' Brain С. New finds at the Swartkrans Australopithecinae site.— Nature, 1970, vol. 225. N 5238; Он же. Some princeples in the interpretation of bone accumulations associated with man.— In: Human origin. Menio park, 1976.

2 См., например: Walberg D. The hypothesized osteodontokeratic culture of the Australopithecinea: a look at the evidence and the opinions.— Current anthropology, 1970, vol. 11, N l.

==145

факта частичной предварительной обработки кости и рога австралопитеками можно говорить о наличии у них, хотя и в примитивной форме, этих трех элементов: целенаправленной целесообразной деятельности по изготовлению орудий, предмета труда, которым является внешняя природа в виде животных и растений, добываемых в ходе охоты и собирательства; что же касается средств труда, то на первой стадии развития трудовой деятельности наряду с целенаправленно используемыми камнями, палками и костями органы собственного тела австралопитеков, в первую очередь, конечно, руки, могли сохранять значение орудий. Наконец, трудно представить себе, что все структурные компоненты труда возникают в готовом виде и сразу же образуют необходимое сочетание,— это было бы и антиэволюционно, и антиисторично.

Малодоказательной выглядит и основанная на расчетах американского антрополога Дж. Спалера попытка рассматривать костяную индустрию австралопитеков как своеобразное продолжение естественных органов защиты и нападения — рук, а не как искусственные орудия. Основанием для такого взгляда является медленная скорость их эволюции, не превышающая скорости эволюции морфологических особенностей человеческого организма на первой стадии антропогенеза. Не останавливаясь на спорности подсчета скорости изменений орудий и органов человеческого тела, а также их прямого сравнения, можно указать на контраргумент по существу — если мы сталкиваемся с целенаправленной деятельностью, а в этом мы убедились выше, если мы имеем предмет труда и средство труда (пусть этим средством спорадически и продолжали еще иногда оставаться собственные органы тела австралопитеков), то вопреки высказанному мнению о начале труда только у питекантропов мы должны прийти к выводу о зачатках трудовой деятельности у австралопитеков, о невозможности свести последнюю только к инстинктивным актам, подобным поведению животных. Большая стабильность орудий труда на первых этапах эволюции, медленность их изменений также не являются аргументом против признания их орудиями — эволюционирует в природе и обществе все, без движения нет явлений, но скорость эволюционных преобразований, если рассматривать вопрос философски, не входит составной частью в определение явлений, сами явления в природе и обществе классифицируются по формам движения материи, а не по интенсивности движения, не по скорости обмена энергией, другими словами, не по энергетическим, а по структурным уровням, что было продемонстрировано во 2-й главе применительно к живому веществу.

Против искусственного происхождения галечной, или так называемой кафуанской, культуры в Африке пару десятилетий тому назад выдвигалось немало аргументов ', сводивших ее своеобразие

' Clark J. The problem of pebble cultures.— Atti del VI Congresso internationale délie scienze preistoriche e protostoriche. Roma, 1962; t. l; Кочеткова В. И. Совре-

==146

к результатам будто бы естественной обработки природного камня, но дальнейшие исследования неопровержимо доказали искусственный характер многих ранних находок и их глубокую древность (минимум 2000000—2500000 лет). Культура этих орудий получила название олдуванской, или олдувайской. В настоящее время они известны из многих местонахождений в Кооби Фора и Олдувае в Восточной Африке. На русском языке их общий обзор, стратиграфическая оценка и культурно-историческая характеристика осуществлены в книге Г. П. Григорьева «Палеолит Африки», изданной в 1977 г. Это грубые, достаточно бесформенные орудия, собранные среди большого количества обломков кварца и других твердых пород. Все же в их форме наблюдается определенная повторяемость, обнаружены они на небольших площадках, покрытых слоем костей и панцирей черепах, обломки которых говорят о том, что они были разбиты с помощью каменных орудий. Подлинность орудий подтверждается и неудачными попытками экспериментально получить обработанные орудия такой формы естественным путем (например, при механическом действии воды и вызываемых ею ударах камня о камень), и наблюдениями над условиями их геологического залегания, и самим характером подправки галек, демонстрирующим известное однообразие ретуши. Таким образом, некоторая, пусть не очень четкая повторяемость форм орудий и характер культурного слоя, в котором они найдены, не дают возможности согласиться с еще звучащими голосами скептиков и заставляют видеть в олдувайской культуре первый этап развития человеческой материальной культуры, результат сознательной целенаправленной трудовой деятельности в ее зачаточных формах. Часть орудий на этой стадии человеческой эволюции изготовлялась из кости и рога, как об этом свидетельствует остеодонтокератическая индустрия, очевидно, изготовлялись и ударные орудия из такого доступного и податливого материала, как дерево, но их остатки, естественно, не сохранились. Уже проведенные исследования демонстрируют достаточно высокий уровень нарождающегося общества даже на этой начальной стадии, следы жилищ и даже поселений, хотя и временного использования, сложные и разнообразные формы орудий, использование в качестве пищи многих компонентов природной среды. Таким образом, уже на заре орудийной деятельности мы сталкиваемся с разнообразием форм орудий, отражающим и их функциональное разнообразие, этим полностью опровергаются традиционные утверждения, согласно которым переход от ранних эпох палеолита к более поздним представлял собой путь эволюции от единичного орудия — шелльского рубила к орудиям нескольких разнообразных форм.

Для чего использовались эти примитивные орудия? При постоянном собирательстве растительной пищи (хотя ее состав

менное состояние проблемы гоминизации.— Проблемы этнографии и антропологии в свете научного наследия Ф. Энгельса. М., 1972.

==147

Орудия олдувайской эпохи

==148

абсолютно неясен) каменные орудия могли использоваться для выкапывания съедобных корешков, разрывания нор мелких животных и разрушения построек тропических насекомых, например термитов. Охотясь на более или менее крупных грызунов, зубы которых были достаточно опасны для человека, люди должны были убивать их костяными и деревянными дубинками. Каменное орудие помогало при разделке тушек. Надо думать, основную роль оно играло и при отделении мяса от костей у падали — остатков трапезы крупных и мелких хищников, хотя считать падаль основным или одним из основных источников пищи ранних гоминид, как это аргументировал, например, В. В. Бунак в вышедшей в 1980 г. посмертно книге «Род Homo, его возникновение и последующая эволюция», вряд ли возможно: в условиях жаркого и достаточно влажного климата туша и тем более остатки туши разлагаются слишком быстро, чтобы их можно было использовать в качестве пищи. В условиях же полной сухости наступала очень быстрая мумификация, также препятствовавшая полноценному употреблению падали. Именно эта невозможность сохранять мясо, по-видимому, и приводила к постоянным целенаправленным поискам пищи и практически почти ежедневной охоте, в то же время способствуя активному образу жизни Но находки многочисленных рогов антилоп и поврежденных, с тяжелыми проломами черепов павианов вместе с остатками австралопитеков не могут быть истолкованы иначе, как свидетельство существования охоты на крупных животных — низших обезьян и копытных. Как можно представить себе такую охоту? Копытные живут обычно довольно крупными стадами, и охота на них сопряжена с необходимостью либо длительного преследования, либо скрадывания и внезапного нападения. Длительное преследование со стороны даже двуногих существ с орудиями в руках по отношению к копытным трудно себе представить — копытные и подвижнее, и выносливее приматов. Что же касается скрадывания и облавной охоты, то, по-видимому, они и составляли те формы охоты, которые после полного овладения прямохождением стали основными в коллективах древнейших гоминид, представленных австралопитеками. При такой форме охоты одна группа выслеживала и пугала животных, а другая поджидала их в месте, через которое они непременно должны были пройти. Именно в процессе охоты дубины из кости, рога и дерева служили основным средством убийства животных, тогда как при свежевании туш могли опять применяться галечные орудия. Подобная охота, безусловно, расширяла запасы и употребление мясной пищи, вносила во взаимодействие между членами коллектива и структуру первичных внутристадных отношений какую-то дополнительную компоненту упорядоченности, закрепляла и воспитывала навыки коллективных действий.

Хотя бы вкратце следует сказать в развитие того, о чем уже упоминалось выше и что можно обозначить как бытовую сферу

==149

жизни. Применительно к современному обществу понятие быта в соответствии с более или менее общепринятыми взглядами этнографов имеет более или менее определенный смысл и не перекрывается другими явлениями сложной современной жизни. Но в условиях примитивной жизни коллективов древнейших гоминид, имевших достаточно аморфную и диффузную структуру, затруднено вычленение отдельных функциональных сфер, позже получивших самостоятельную жизнь. Мы понимаем в данном случае под бытовой сферой все, что так или иначе лежало за пределами собственно хозяйственной деятельности и составляло внутреннюю, так сказать, домашнюю жизнь тех сообществ, которые мы называем первобытными стадами и о которых будем говорить позже. Сюда входят в первую очередь организация поселений и жилищ, а также сам цикл жизни и его периодичность. Современные человекообразные обезьяны, как можно судить теперь по уже многочисленным наблюдениям, строят гнезда на одну ночь и практически ведут бродячий образ жизни в пределах определенной территории. Можно представить себе, что ранние представители австралопитеков не отличались существенно от человекообразных обезьян. Но вряд ли подобное положение могло продолжаться долго. Усложнение форм охоты повышало ее эффективность, спорадическое использование огня заставляло выбирать места, удобные для его разведения и поддержания, сначала медленное, а затем все более прогрессировавшее удлинение периода детства требовали перехода хотя бы к временно оседлым поселениям, на которых все перечисленные функции — использование результатов охоты, поддержание огня и приготовление пищи, воспитание детей — могли бы выполняться с большим успехом. Все имеющиеся в нашем распоряжении данные и по стадии австралопитеков, и по стадии питекантропов как раз и рисуют нам картину временных лагерей, хотя и использовавшихся более или менее продолжительное время. Для их устройства выбирались обычно небольшие навесы и открытые площадки перед ними.

Итак, перечисленные данные достаточно убедительны, чтобы позволить нам в целом принять идею совпадения морфологического (прямохождение) и орудийного, говоря шире, философского (целенаправленное изготовление и использование орудий) критериев границ семейства гоминид. Очевидно, переход к прямохождению явился таким могущественным стимулом овладения новыми территориями и новым отношением к среде, так интенсивно способствовал географическому расселению и экологическому разнообразию жизни древнейших гоминид, что просто не мог не привести в качестве ближайшего следствия к активизации освободившихся верхних конечностей, к усилению манипулирования предметами, а затем к их постоянному использованию и превращению в орудия. Никакой другой морфологический критерий выде-; ления семейства гоминид не дает аналогичного совпадения с орудийным.

К оглавлению

==150

Таким образом, заканчивая этот раздел, следует подчеркнуть, что правомерность обоснованного как прямыми анатомическими наблюдениями, так и косвенными теоретическими соображениями и принятого нами морфологического критерия семейства гоминид доказывается и его совпадением в общем с критериями орудийной деятельности. Находки остатков презинджантропа совместно с примитивной каменной индустрией демонстрируют это совпадение достаточно отчетливо; в то же время изучение стопы презинджантропа не оставляет сомнений в том, что совершенная бипедия была уже выработана на этой стадии эволюции. Что касается других австралопитеков, то при отсутствии бесспорных доказательств изготовления ими каменных орудий есть веские основания приписывать им постоянное целенаправленное изготовление орудий из костей и рогов ископаемых животных. Кажется вероятным и употребление дубинок из дерева на этой стадии, но несохраняемость дерева в земле лишает это предположение какой бы то ни было доказательной силы. Все же косвенным подтверждением использования дерева как материала для изготовления орудий в эпоху нижнего палеолита служат известные местонахождения очень древних орудий из окаменевшего дерева на территории Юго-Восточной Азии .

Антропологический материал совместно, конечно, с археологией отодвигает далеко назад, как мы видим, хронологические границы человеческого общества по сравнению с еще недавно имевшими хождение в науке взглядами на этот счет. Если воспользоваться произведенными до сих пор определениями абсолютного возраста находок Л. Лики, в том числе и презинджантропа, то первые зачатки орудийной деятельности, а с ними и начало человеческого общества следует отодвинуть от современности больше чем на полтора миллиона лет (абсолютный возраст презинджантропа оценивается в 1 750 000 лет, новые находки в Африке в долине реки Омо (Эфиопия) и на побережье оз. Туркана ископаемых костей вместе с орудиями датируются уже примерно 2 500 000 лет). Этим возраст человека и общества увеличивается почти втрое по сравнению с представлениями, господствовавшими в антропологической, геологической и исторической литературе еще сравнительно недавно — два или три десятка лет тому назад, когда древность находок питекантропов оценивалась приблизительно в 1 000 000 лет. В настоящее время и она может быть увеличена вдвое. Таким образом, человеческое общество имело для создания и развития своих институтов значительно больше времени, чем наше самое смелое воображение могло предсказать до сих пор.

' Mourns Η. Early man and plestocene stratigraphy in Southern and Eastern Asia.— Papers of the Peabody museum of Amer. archeology and ethnology. Cambridge, Massachusets, 1944, vol. 19, N 3.

==151

==152

Древнейшие орудия синантропа

==153

Развитие орудийной, или трудовой, деятельности

Какова степень соответствия осуществленного выше подразделения подсемейства Homininae на два рода с этапами развития каменной индустрии на протяжении палеолита? Чаще всего в качестве таких этапов выделяют нижний и верхний палеолит, проводя, как известно, границу между ними выше мустье. Таким образом, она совпадает приблизительно с рубежом между палеоантропом и современным человеком, а не палеоантропом и архантропом. Налицо, следовательно, отчетливая несопоставимость результатов археологических и антропологических исследований, если последним придавать ту интерпретацию, какая здесь защищается. Поэтому в первую очередь нужно было бы рассмотреть, насколько серьезно и неразрешимо это противоречие, но перед этим целесообразно все же дать общее представление об основных этапах истории материальной культуры до появления человека современного вида, как они выявляются многолетними археологическими исследованиями.

Начиная со стадии архантропов, представленных родом питекантропов, мы переходим к эпохе нижнего палеолита в подлинном смысле слова, то есть к эпохе подавляющего использования камня, преимущественно кремня, для изготовления орудий, либо вытеснившего кость и дерево, либо лимитировавшего употребление их узкими рамками изготовления каких-то вспомогательных орудий. Именно в эту эпоху мы впервые сталкиваемся с регулярной повторяемостью форм каменных орудий, набор которых постепенно усложняется на протяжении всего палеолита. Основной формой начального этапа развития нижнепалеолитической техники на протяжении многих десятков, а то и сотен тысячелетий было ручное рубило, то есть двусторонне обработанное орудие яйцевидной формы, оба режущих края которого сходились к концу, а более широкая часть была удобна, чтобы держать ее в руке. В понимании назначения этого орудия мы и сейчас недалеко ушли от первых открывателей этой формы еще в последней четверти прошлого века — по-видимому, оно не было изобретено только для одной повторяющейся операции, и его функциональное назначение было достаточно широким и разнообразным. Развитие исследований в области изучения нижнепалсолитических памятников, особенно в новых районах, показало, однако, что прежние представления о рубиле как практически единственном орудии начальной шелльской эпохи нижнего палеолита основаны на недостаточном знании и селективном отборе рубил, как наиболее бросающихся в глаза форм, из общего числа орудий на нижнепалеолитических стоянках. Помимо рубил нижнепалеолитический человек достаточно часто изготовлял чопперы — грубые рубящие орудия, более аморфные и менее устойчивые по своей форме, обслуживавшие, наверное, преимущественно ударно-режущие операции.

==154

Для ашельского этапа мы имеем местонахождения с огромными скоплениями костей животных, то есть постоянные охотничьи стойбища '. Лошадь и вообще все копытные занимают резко преобладающее место среди объектов охоты. Это означает, что начиная с австралопитеков и до конца стадии архантропов идет постепенное нарастание значения загонной охоты и усовершенствование ее методов. Потребление мяса за счет этого становится более регулярным, хотя трудно представить себе, что это последнее обстоятельство полностью сводит на нет добычу мелких животных и собирательство. Человек остается всеядным животным, но, по-видимому, именно на этой стадии животный белок становится основным и достаточно регулярным компонентом пищи.

На следующей, неандертальской стадии мы сталкиваемся с мустьерским этапом техники обработки камня. Преобладающими формами орудий становятся остроконечники, продолжающие технологическую линию двусторонней обработки, и скребла, обработанные с одной стороны. Многие орудия изготовляются на пластинах, сколотых с куска камня, а сам кусок, приобретающий форму дисковидного нуклеуса, также часто специально подрабатывается, чтобы придать ему орудийное назначение. Ретушь, с помощью которой обрабатывается режущий край, становится гораздо более тонкой и геометрически (имеются в виду одинаковые размеры сколов и близкий угол их наклона к плоскости поверхности) более правильной, разнообразие форм орудий при стандартной правильности руководящих форм увеличивается. Одним словом, налицо значительный прогресс не только в технических знаниях, то есть знании свойств разных пород кремня и наиболее целесообразных способов их обработки, но и в технических навыках, то есть в манипулировании мелкими предметами, точности ударных движений, наконец, умении соразмерять силу и направление ударов и соблюдать повторяемость движений. Усложнение культурных традиций сказалось и на характере охоты, подтверждение чему можно увидеть в переходе к охоте на крупных хищников при сохранении роли загонной охоты, когда характер фауны и географические обстоятельства это позволяли. Стоянки в южных районах Западной Европы с большими скоплениями черепов пещерного медведя, который был намного больше современного бурого медведя даже в его наиболее крупных разновидностях, достаточно в этом отношении показательны 2. Переход к такой охоте означал дальнейшее увеличение вооруженности, расширение объектов охоты и возросшую независимость жизнеобеспеченности неандертальцев от

' См.: Борисковский П. И. Проблемы становления человеческого общества и археологические открытия последних десяти лет.— В кн.: Ленинские идеи в изучении первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970.

См.: Ефименко П. П. Первобытное общество. Очерки по истории палеолитического времени. 3-е изд. Киев, 1953.

==155

Орудия мустьерскои эпохи Стоянка Ля Кина (Франция)

==156

==157

существования стад крупных копытных, подверженных колебаниям численности, сезонным перекочевкам и т. д.

Огонь, строго говоря, не относится к числу хозяйственных средств, но использование и поддержание огня, бесспорно, входило в сферу труда, входило в круг хозяйственных действий и обязанностей древних гоминид. Первые доказательства его постоянного использования имеются для конца стадии питекантропов и обнаружены в стойбищах китайских питекантропов под Пекином (хотя какое-то эпизодическое использование огня было, возможно, известно и австралопитекам, о чем свидетельствуют уже упоминавшиеся обстоятельства обнаружения остатков австралопитека прометеева), но для неандертальской стадии огонь, бесспорно, стал постоянным спутником жизни. Это имело два важных последствия в разных сферах жизни неандертальцев. Первое из них связано предположительно с ролью огня, каких-то смоляных факелов или просто горящих сучьев в загонной охоте на копытных и охоте на крупных хищников. Бесспорно, огонь резко увеличил эффективность охоты. Второе следствие повседневного использования огня — употребление сначала, очевидно, жареной, а затем и вареной пищи. Животный белок, следовательно, начиная с конца стадии архантропов попадал в организм в наиболее пригодном для усвоения виде, что было небезразлично для эволюционного морфологического прогресса через повышение активности обмена веществ и создание более благоприятных условий для роста и развития детского поколения в коллективах поздних питекантропов и особенно неандертальцев.

На поздних этапах стадии архантропов в связи с усложнением охоты и переходом к охоте на стадных копытных, а затем на стадии палеоантропов и к охоте на крупных хищников, усложнением в связи с этим коллективной хозяйственной деятельности, изобретением способов добывания огня, познанием его свойств, увеличением разнообразия пищевого рациона временные лагеря уступают место постоянным стойбищам, существовавшим, очевидно, многие десятилетия. Каково географическое местоположение таких стойбищ? Уже поздние питекантропы не боялись использовать достаточно глубокие пещеры и интенсивно обживали их '. Тем более это относится к неандертальцам. Но на неандертальской стадии был сделан и следующий шаг — переход в необходимых условиях к конструированию наземных жилищ на открытых стоянках. Эпизодически какие-то наземные конструкции создавались и австралопитеками, и питекантропами 2, но следы их очень неопределенны. Расширяющееся освоение ойкумены имело своим следствием освоение равнинных районов, удобных для жизни и изобилующих

' См Замятин С Η О первоначальном заселении пещер — Краткое сообщение Института истории материальной культуры, 1950, вып 31

2 Маша D , Diotzel A Begegnung mit dem Urmenschen Die Funde von Bilzigslelen Leipzig — Jena — Berlin, 1980

==158

Реконструкция одного из древнейших жилищ на стоянке Терра Амата (Франция)

охотничьей добычей; в таких районах требование защиты от хищников, а возможно, и относительная суровость условий вынуждали достаточно постоянно создавать на первых порах примитивные наземные конструкции (видимо, остовы из сучьев, укрепленные камнями и обтянутые шкурами), остатки которых мы обнаруживаем при археологических раскопках ашельских и мустьерских памятников1.

' Черныш А П Остатки жилища мустьерского времени на Днестре — Со ветская этнография, 1960, № 1, Bourdier F Préhistoire de France Pans, 1967

==159

После приведенного по необходимости краткого и очень общего обзора основных ступеней развития трудовой деятельности на заре истории человечества закономерен переход к ответу на вопрос, который мы поставили в начале этого раздела,— каково соответствие этапов развития материальной культуры с обоснованной и принятой вышо классификацией семейства гоминид? Деление палеолита на нижний и верхний само по себе представляет уже какой-то результат абстракции, обобщения данных, а не результат эмпирических наблюдений. Правда, в основе этого обобщения лежат очень веские и бесспорные факты — распространение в верхнем палеолите жилищ с очагами, что свидетельствует о высоком уровне социальной организации: бесспорные погребения с богатым набором украшений, говорящие о развитой обрядности и культе мертвых, а значит, и о развитии религиозных представлений; многообразные формы искусства (скульптура из камня, глины и кости, рисунок на камне и кости, полихромная живопись на стенах пещер) ; наконец, значительный этап в эволюции самой каменной индустрии: появление многих новых форм орудий, производство вспомогательных орудий, использовавшихся при изготовлении других орудий, и т. д. Все эти факты общеизвестны, отрицать или подвергать их сомнению было бы нелепо, и они делают позицию сторонников двух этапов в истории палеолита — нижнепалеолитического и верхнепалеолитического — весьма внушительной.

Однако есть в этой позиции и определенные изъяны, на которых следует остановиться. Первый и основной из них, носящий общий характер,— рассмотрение всех перечисленных фактов в статике, а не в динамике, недоучет того обстоятельства, что мы застаем все перечисленные явления в верхнепалеолитическую эпоху уже в развитой форме и что для достижения такого уровня развития не мог не понадобиться длительный промежуток времени. Это в одинаковой степени относится и к погребальной обрядности, и к развитию наземных жилищ, и к искусству. Трудно представить себе, чтобы возникновение и окончательное оформление всех этих принципиально новых явлений в человеческой культуре произошло сразу, внезапно, что их зарождение не длительный мучительный процесс постепенной кристаллизации каких-то зародышей явлений, возникших значительно раньше самих явлений, не реализация предпосылок, заложенных еще в природе налеоантропов. В пользу такого взгляда также можно привести несколько веских фактов.

Длительная полемика вокруг неандертальских погребений, имевшие место в ходе этой полемики попытки отрицать культовый характер неандертальских погребений и рассматривать их как результат случайных, непреднамеренных действий показали, что сторонники этих попыток не правы и не могут убедительно оспорить всех фактов, свидетельствующих об обратном. А факты эти —

К оглавлению

==160

довольно четкая в ряде случаев могильная яма, и положение в позе спящего, и засыпка землей, и обнаружение каменных орудий вокруг покойника. Но самым важным в этой связи является ориентировка покойников по линии восток — запад, бесспорно установленная почти в десяти случаях непотревоженных погребений и свидетельствующая одновременно и о первом эмпирическом наблюдении природных сил и повторяемости их действия, и о желании поставить покойника в какую-то связь с ними. Если добавить известную упорядоченность расположения козлиных рогов вокруг погребения тешик-ташского неандертальца, установленную А. П. Окладниковым, напомнить захоронение неандертальца в пещере Мустье во Франции, которое также трудно истолковать как результат случайных, непреднамеренных действий, то концепция отрицания реальности неандертальских погребений превращается в отрицание убедительных фактов. Да и погребальная обрядность верхнепалеолитического человека настолько сложна, что ее формирование не могло не потребовать, как указывалось, длительного времени. Правда, существует и другая точка зрения, высказанная С. Н. Замятниным; согласно ей неандертальским погребениям нужно придавать лишь гигиеническое значение. Но и при таком подходе захоронения в пределах пещер свидетельствуют о каком-то осознании своей близости к умершим, чего не было в предшествующую эпоху.

Верхнепалеолитическое искусство сразу же, с момента своего появления, предстает перед нами как явление исключительной сложности, многообразное по своей форме, высокоразвитое и в смысловом, и в техническом отношении. Практически об этом можно говорить начиная с зари верхнего палеолита, так называемой ориньякской эпохи. В это время еще редки многоцветные росписи на стенах пещер, но рисунки на кости и скульптура великолепны в своей выразительности, демонстрируют бездну наблюдательности и высокий уровень технических навыков в передаче изображаемого объекта. Обо всем этом дальше мы будем говорить подробнее в специальном разделе, здесь же отметим основное, что нас в данном случае интересует: столь развитое искусство — плод длительного, многотысячелетнего развития. Для самых ранних стадий антропогенеза мы не имеем сведений о наличии какихто культов, религиозных представлений, магических действий, первых зачатков искусства и т. д. Отдельные спекулятивные попытки представить какие-то соображения в пользу наличия таких явлений у питекантропов и даже австралопитеков недоказуемы фактически и не нашли поддержки в современной науке. Первые конкретные данные мы имеем лишь для неандертальской стадии. Отдельные находки каких-то знаков на камнях, которые с некото-

' См.: Окладников А. П. О значении захоронений неандертальцев для истории первобытной культуры.— Советская этнография, 1952, № 2.

==161

В. П. Алексеев

рым основанием могут быть истолкованы как повторяющийся орнамент, стоят у начала конкретных свидетельств о зарождении эстетических представлений. Возможно, именно на этой стадии антропогенеза впервые возникло свободное от хозяйственных забот время, что при прочих равных условиях также не могло не способствовать эстетическому осмыслению действительности.

Наконец, сохранение голов животных в определенном порядке, исключающем возможность видеть в них только запасы мяса (не говоря уже о том, что вряд ли не только неандерталец, но и человек более раннего времени не осознавал разницы в пищевой ценности головы и туши), можно истолковывать достаточно определенно, как аргумент в пользу зарождения зачатков если не полностью анимистических верований, то анимистических представлений. Весьма вероятно, что оно имеет отношение и к первому оформлению эстетических представлений. Развиваемая в советской археологической литературе А. Д. Столяром концепция этапности образов первобытного искусства, подкрепленная любопытными наблюдениями и показывающая, что воплощение образа зверя прошло через ряд стадий — части тела вместо целого (пещеры Драхенлох и Петерс-хёле), примитивной глиняной скульптуры и, наконец, полноценного воплощения образа в кости и камне, также может быть использована для доказательства глубокой древности истоков искусства, от которых просто ничего не сохранилось. Исключительно интересные и с моей точки зрения чрезвычайно перспективные наблюдения Э. Е. Фрадкина над полисемантичностью, многообразностью верхнепалеолитической скульпт^ры, проведенные на коллекции из Костёнок I и Авдеева,— лишнее доказательство огромного пути, который должно было пройти верхнепалеолитическое искусство до эпохи своего расцвета. Ее мы и застаем воплощенной в вещественных памятниках.

В свете этих соображений нет надобности придавать большое значение отдельным находкам в мустьерских стоянках, которые интерпретировались много раз, как первые очень несовершенные следы искусства,— я имею в виду в первую очередь широко известную каменную плиту с углублениями из Ферасси. По устному сообщению такого крупного специалиста по археологии каменного века, каким является П. И. Борисковский, имевший возможность лично осмотреть ее. в расположении этих углублений, если оценивать их непредвзято, трудно уловить какой-нибудь порядок. Первые следы образного восприятия и выражения действительности, по-видимому, воплощались не в камне. Недостаточно ясно и изобразительное значение фигуры, вырезанной на расчлененной лучевой кости зубра из мустьерской стоянки Пронятин под Тернополем '.

' См.: Сытник А. С. Гравированный рисунок на кости с мустьерской стоянки под Тернополем.— В кн.: Первобытное искусство. Пластина и рисунки древних культур. Новосибирск, 1983.

==162

Жилища на открытых верхнепалеолитических стоянках с отдельными очагами, интерпретированные в свете этнографических фактов, всегда рассматривались как доказательство значительного прогресса социальных отношений в верхнепалеолитическое время по сравнению с мустьерской эпохой и возникновения родового строя. В настоящее время, как уже говорилось, бесспорны находки аналогичных жилищ на открытых мустьерских стоянках, а после них вся аргументация о формировании родовых отношений в недрах верхнепалеолитического общества, основанная на интерпретации жилищ, очевидно, с тем же правом может быть отнесена и к мустьерской эпохе.

Мустьерские памятники исследуются исключительно интенсивно. Вместо преобладавшего ранее в науке представления о мустьерской эпохе как о периоде медленного и по всей ойкумене единообразного развития сложилась концепция огромного локального многообразия мустьерской культуры, множественности традиций в технике обработки камня, непосредственной преемственности отдельных локальных вариантов мустьерской и верхнепалеолитической культур '. Как мы убедились, внутри жизненного цикла неандертальцев возникла относительно независимая от него бытовая сфера, внутри которой начали формироваться первые зачатки эстетических, религиозных и идеологических представлений, то есть того, что пышным цветом расцвело в эпоху верхнего палеолита. Эти обстоятельства едва ли позволяют рассматривать мустьерскую эпоху в истории первобытного общества в качестве этапа низкого развития производительных сил и социальных отношений и безоговорочно объединять ее с шеллем и ашелем в особый большой период нижнего палеолита. И по уровню развития производительных сил, и по формам социальной организации, насколько об этом можно судить сейчас, она значительно превосходила предшествующие эпохи, что полностью согласуется и с гораздо более прогрессивным физическим развитием палеоантропов в сравнении с архантропами.

С другой стороны, непосредственная связь мустье с верхним палеолитом убедительно иллюстрируется обнаружением сосуществования человека современного типа с мустьерской культурой. Несколько случаев открытия такого сосуществования не выдержали проверки временем и считаются, по-видимому справедливо, неубедительными. Однако в убедительности находки в крымской пещере Староселье, сделанной А. А. Формозовым в 1953 г., нет ни малейших сомнений. Она- отличается ясными стратиграфическими условиями залегания, обилием найденных вокруг погребения и над ним мустьерских орудий, полным отсутствием в кремневой коллекции из Староселья следов примеси орудий верхнепалеоли-

' См.: Григорьев Г. П. Начало верхнего палеолита и происхождение Hom sapiens. Л , 1968.

==163

тических типов, наконец, бесспорно современным морфологическим обликом младенца из Староселья, несмотря на наличие отдельных примитивных признаков. Вывод из этой находки напрашивается сам собой — процесс перехода от палеоантропа к человеку современного типа был очень сложным, и основной комплекс современных особенностей сформировался еще в мустьерское время или, точнее говоря, в недрах отдельных групп, еще сохранивших традиции мустьерской культуры. Для Староселья есть, правда, как известно, прямые и фаунистические и основанные на точных методах датирования доказательства синхронности памятника основному комплексу мустьерских стоянок '.

Все эти факты, частично новые, а частично старые, но получившие иное звучание в свете новых наблюдений, приводят к мысли, что, по-видимому, стоит возвратиться к ранее широко распространенному, но потом заброшенному подразделению палеолита на три периода — ранний, или нижний, средний, поздний, или верхний, выделяя в качестве среднего палеолита эпоху мустье. На основании всего сказанного можно утверждать, что она ближе к верхнему палеолиту, чем к нижнему.

В нескольких словах резюмирую сказанное. Подразделение подсемейства Homininae на два рода с включением в род Hom не только современных людей, но и палеоантропов на первый взгляд вступает в противоречие с критерием орудийной деятельности. Обычно принято проводить границу между нижним и верхним палеолитом, базируясь на появлении ряда новых элементов — изготовлении орудий для производства орудий, возникновении искусства, развитого культа мертвых и т. д. Однако сами истоки многих из этих явлений, по-видимому, можно отнести к мустьерской эпохе (сложные орудия, элементы погребальной обрядности). Многообразие форм орудий в эпоху мустье и наличие открытых в основном за последние годы многочисленных вариантов мустьерской культуры доказывают значительное усложнение исторического процесса задолго до наступления верхнего палеолита. С этой точки зрения несовпадение морфологических данных и основанных на них границ родов в пределах подсемейства Homininae с критерием орудийной деятельности и с этапами развития социальной организации превращается в кажущееся. О чем это говорит? Несомненно, о том, что до появления человека современного вида развитие материальной и духовной культуры человечества происходило в тесной зависимости от эволюции его физических особенностей и уровень развития определялся уровнем морфофизиологической организации древнейших и древних гоминид. Такова

См.: Формозов А. А. Новые данные о палеолитическом человеке из Староселья.— Советская этнография, 1957, № 2, Он же. Пещерная стоянка Староселье и ее место в палеолите.— Материалы и исследования по археологии СССР M 1958, № 77 ''

==164

диалектика первых этапов первобытной истории — нарождающееся социальное еще не могло оторваться от цепко держащего его в своих руках биологического.

Когда возникли локальные различия в культуре и какой характер они носили?

В предшествующем изложении уже неоднократно использовались термины «культура», «материальная культура», «духовная культура». Подробное рассмотрение феномена культуры и ее роли в жизни человечества могло бы составить не одну книгу, о многоаспектности этой сферы исследований дает представление книга Э. С. Маркаряна «Очерки теории культуры», изданная в 1969 г. Мы не будем останавливаться, чтобы не отвлекаться и не отходить в сторону рт основной темы, на этой стороне дела, скажем только, что под культурой на этих страницах понимаются все результаты человеческой деятельности, независимо от того, нашли ли они воплощение в памятниках материальной культуры или в духовной сфере. С этой точки зрения уже первые шаги орудийной, или трудовой, деятельности порождают культуру, само орудие, даже наиболее примитивное, представляет собой предмет культуры. Таким образом, возникновение культуры неразрывно связывается с возникновением гоминид и самым началом трудовой деятельности. Из двух противоположных взглядов на проблемы генезиса социального: социальное возникает в целом (труд, общество и культура одновременны и взаимообусловлены в своем возникновении ') или социальное возникает поэтапно — и в нем можно выделить хронологически разновозрастные пласты2, первый взгляд выглядит более оправданным.

Если культура возникает с возникновением человечества и вместе с его первыми шагами распространяется по земной поверхности, то она с самого начала развивается в тех же условиях, что и человечество, испытывает те же влияния географической среды. Это означает, что параллельно с локальной морфологической дифференциацией человечества непременно должна была идти локальная культурная дифференциация как за счет действия изоляции в процессе расселения человечества по земной поверхности и увеличения ойкумены, так и в результате культурной адаптации к многообразным природным условиям. Все это теоретически очевидно, как очевиден и сам факт локальной культурной дифференциации человечества, начиная с ранних эпох его истории. Эта дифференциация демонстрируется всем накопленным опытом изучения истории и нашими теперь уже очень обширными и богатыми

См.: Мегрелидзе К. Р. Основные проблемы социологии мышления. Тби-

1965.

лиси, 1965.

2 См.: Маркарян Э. С. О генезисе человеческой деятельности и культуры

См.: Маркарян Э. С. О генезисе человеческой деятельности и культуры.

Ереван, 1973.

==165

знаниями о самых разнообразных цивилизациях и примитивных культурах в заброшенных уголках Земли. Проблема возникает тогда, когда встает вопрос о времени возникновения локальных различий в культуре, о возникновении их вместе с самой культурой или о начале территориальной дифференциации в более поздние эпохи, когда численность человечества возросла по сравнению с первоначальной, а территория расселения увеличилась. Теоретически альтернатива между идеей синхронности возникновения самой культуры и локальных различий внутри нее, с одной стороны, и противоположной идеей о сравнительно позднем оформлении локальной дифференциации в рамках уже какое-то время развивавшейся единым потоком культуры — с другой, не может быть решена удовлетворительным образом, так как возможные логические аргументы в пользу каждой из них примерно равноценны. Даже первоначальная ойкумена занимала достаточно большую площадь на земной поверхности, и географические условия внутри нее были неоднородны. Они должны были способствовать развитию локальной культурной дифференциации, но и культура должна была быть на первых этапах своего развития очень монотонна и примитивна, что суживало возможности появления территориальных различий и границы приспособления к разнообразию природной среды. Проблему поэтому может решить только обстоятельное изучение самого раннего археологического материала, относящегося к ранним стадиям развития материальной культуры, то есть костяного и каменного инвентаря палеолитического времени.

Во второй половине прошлого века, когда были открыты палеолитические памятники, основное внимание уделялось исследователями вскрытию их динамики во времени и установлению хронологической периодизации. Локальные различия фиксировались лишь случайно, и им не придавалось значения. К истолкованию некоторых наблюдаемых различий как локальных, а не хронологических исследователи палеолита подошли уже после того, как была разработана хронологическая периодизация и выделены основные этапы в развитии эпохи палеолита, то есть в первой четверти XX в. В этом отношении особенно велики заслуги выдающегося исследователя европейского палеолита А. Брейля, открывшего и раскопавшего огромное число мустьерских и верхнепалеолитических стоянок и пещер и выделившего для эпохи мустье и верхнего палеолита несколько локальных вариантов палеолитической техники. Однако для нижнего палеолита на протяжении десятилетий, как уже говорилось, единственным орудием считалось ручное рубило. Только после изучения внеевропейского палеолита и открытия других форм орудий можно было реально поставить вопрос о локальных различиях техники обработки, как важной

производственной культурной особенности, и для нижнего палеолита.

==166

Значительный интерес в связи с разбираемой темой вызвала проблема географического размещения ручных рубил и чопперов в разных территориальных группах нижнепалеолитических памятников. Крупным американским археологом X. Мовиусом, на книгу которого выше мы уже ссылались, была предложена теория двойного деления первобытной ойкумены, то есть Старого Света, в направлении с севера на юг: на западе, считалось, были представлены ручные рубила, тогда как на востоке преобладали чопперы. Пространственный рубеж между этими громадными ареалами был намечен приблизительно вдоль географической границы между Европой и Азией через Северную Индию и ЮгоВосточную Азию. Этот рубеж, или «линия Мовиуса», может расцениваться как первое в истории по-настоящему серьезное указание на существование исторического своеобразия и локальной приуроченности исторического процесса. Но вопрос о ее реальности послужил предметом острой и длительной дискуссии. Указывалось на то, что чопперы и ручные рубила сосуществуют в отдельных памятниках в равном количестве или встречаются в близких географически памятниках ', что рубила преобладают, скажем, на Яве , что на западе ойкумены открыты местонахождения с грубыми рубящими орудиями 3, что в Африке, наконец, мы сталкиваемся с каким-то особым своеобразием . В последнем случае оно выражается в доказанном всей совокупностью исследованных памятников своеобразии перехода к поздним этапам палеолита в пределах Африки, а также огромном богатстве локальных вариантов, отражающих длительное переживание традиционных форм. Своеобразно и хронологическое положение африканского мустье — совсем недавно оно датировалось в пределах максимум последних 50 000 лет, а теперь с помощью тех же методов удревнилось еще примерно на 75 000 лет. Однако все эти соображения имеют решающее значение лишь при абсолютизации «линии Мовиуса». Между тем она должна, очевидно, рассматриваться лишь как весьма приблизительная в географическом смысле полоса разграничения разных локальных тенденций в технической обработке камня. Обе формы орудий, конечно, изготовлялись и использовались и на западе, и на востоке ойкумены, но тогда как на западе преобладали рубила, на востоке преобладали чоп-

' См.: Замятин С. Н. О возникновении локальных различий в культуре палеолитического периода.— В кн.: Происхождение человека и древнее расселение человечества.— Труды Института этнографии АН СССР (Новая серия). М., 1951, т. 16; Борисковский П. И Древнейшее прошлое человечества. Л., 1979.

2 Борисковский П. И. Древний каменный век Южной и Юго-Восточной Азии. Л., 1971; Barstra G. Contribution to the study of the paleolithic Patjitan culture, Java, Indonesia, part. I, London, 1976

3 Bordes F. The old stone age New York — Toronto, 1968; Григорьев Г. П. Заселение человеком Азии.— В кн.: Ранняя этническая история народов Восточной Азии. М., 1977.

4 См Григорьев Г. П. Палеолит Африки.— В кн.: Исследования по археологии древнего каменного века. Л., 1977.

==167

перы. При очень трудном и в геологическом, и в технологическом отношении разграничении шелльского и последующего ашельского этапов нижнепалеолитической техники, во многих конкретных случаях вызывавших и продолжающих вызывать многочисленные споры, следует ограничиться констатацией того обстоятельства, что, по-видимому, на протяжении всей стадии архантропов осуществлялось постоянное усовершенствование выделки и рубил, и чопперов, но географически границы их преобладания оставались более или менее стабильными. Но кроме этих, так сказать, генеральных различий, приуроченных географически, можно отметить и на редкость дисперсный характер географического распространения различных вариантов нижнепалеолитической техники в тех случаях, когда оно было изучено в пределах сравнительно небольших территорий. Примером тому является Кавказ, где известны группы ашельских стоянок, давших технологически разный каменный инвентарь '. Переходя к неандертальской стадии, мы имеем тот же дисперсный характер географического распространения различных вариантов мустьерской техники, группирующихся в какие-то более крупные территориальные группы,— о своеобразии африканского мустье уже говорилось, в пределах Евразии своеобразие отдельных крупных районов менее очевидно, но все же, по-видимому, тоже имело место. Дисперсное распределение, выявленное и для ограниченных территорий, например Крыма, как это было показано А. А. Формозовым в 1958 г., означает, что локальные варианты техники обработки камня представляли собой каждый достояние более или менее малочисленной группы коллективов. Карта распространения мустьерских памятников по всей ойкумене еще не составлена, но там, где об их распространении можно судить на основании достаточного количества достоверных данных, намечаются не только локальные группировки памятников, но и прослеживается их территориальная преемственность с верхнепалеолитическими культурами, как это показал в 1968 г. Г. П. Григорьев. В общем, оценивая локальную культурную дифференциацию на стадии палеоантропов, можно прийти к выводу, что она усилилась по сравнению с предшествующей стадией и выражает прогрессивное усложнение исторического процесса.

Все эти наблюдения, относящиеся к хронологически разновременным и территориально различным памятникам, неопровержимо свидетельствуют об одном — территориальная дифференциация сопровождает рождение культуры начиная с самых ранних ее этапов. Не имеется прямых свидетельств подобной дифференциации для олдувайской эпохи ввиду ограниченного числа исследованных памятников и монотонности следов материальной куль-

' См.: Любин В. П. Нижний палеолит Кавказа (История исследования, опорные памятники, местные особенности).— В кн.: Древний Восток и мировая культура. М., 1981.

==168

туры на этой стадии, но есть все основания относить начало проявления территориальной дифференциации к наиболее раннему периоду нижнего палеолита — шелльской эпохе, то есть ко времени, отстоящему от современности минимум на несколько сотен тысяч лет. Начиная с этого времени не только хронология и последовательность, но и территориальное своеобразие явлений должны быть постоянно в орбите внимания исследователей, занимающихся сравнительным культуроведением. Вопрос о природе территориальных культурных различий очень сложен, и мы коснемся его в дальнейшем. Здесь же стоит лишь отметить, что разные исследователи приписывают им совершенно различное значение. Одни рассматривают их как различающиеся производственные навыки, которые складывались сначала в этнокультурные области и зоны и лишь затем аккумулировались в так называемые культуры — археологическое выражение этнического своеобразия '; другие — как собственно археологические культуры в узком смысле слова 2; наконец, третьи — даже как различные тенденции в стиле оформления палеолитических орудий 3. Констатируя реальное существование локальных различий в культуре начиная с нижнепалеолитического времени, мы, следовательно, далеки еще от полного и общепринятого понимания конкретного смысла подобного локального своеобразия.

Факторы изменения физического типа древних гоминид

В тех крупных работах, которые вышли сразу же после появления книги Ч. Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора и сохранение избранных пород в борьбе за жизнь» и с которых начинается научная разработка проблемы животного происхождения человека,— в книге Т. Гексли «О положении человека в природе» и в книге К. Фогта «Лекции о человеке, его месте в творении и истории Земли», вышедших в 1863 г., вопрос о факторах выделения человека из животного мира даже не рассматривался специально, так как авторы считали совершенно очевидным, что таким фактором может быть только естественный отбор. Однако уже десятилетие спустя Дарвин в книге «Происхождение человека и половой отбор», вышедшей в 1871 г., гораздо глубже подошел к этому вопросу и выдвинул гипотезу, с помощью которой попытался объяснить многообразные отличия человека от животных.

' См.: Формозов А. А. Этнокультурные области на территории европейской части СССР в каменном веке. М., 1959; Он же. Проблемы этнокультурной истории каменного века на территории европейской части СССР. М., 1977.

2 См.: Любин В. П. Нижний палеолит.— В кн.: Каменный век на территории СССР. М., 1970; Он же. Мустьерские культуры Кавказа. Л., 1977; Ерицян Б. Г. К вопросу о выделении нижнепалеолитических культур на Армянском нагорье.— В кн.: Каменный век Средней Азии и Казахстана. Ташкент, 1972.

3 См.: Григорьев Г. П. Верхний палеолит.— В кн.: Каменный век на территории СССР. М., 1970.

==169

Речь идет о гипотезе полового отбора, то есть избирательного полового общения, программируемого психологическими предпочтениями, основанными бессознательно или осознанно на какихто физических особенностях. Ч. Дарвин очень обстоятельно аргументировал свою гипотезу половой формы естественного отбора, использовав огромный уже доступный в его время материал о половых предпочтениях у животных и птиц и перенеся свои наблюдения и на человека. Однако, несмотря на обстоятельную зоологическую аргументацию, бесспорно доказавшую широкое распространение половой формы отбора в животном царстве и затем многократно подтвержденную, правомерность перенесения ее на человека осталась недоказанной и становилась все более и более сомнительной по мере накопления палеоантропологических знаний и осознания всей полноты различий между человекообразными и человеком. В самом деле, о каком половом предпочтении в процессе антропогенеза можно говорить по отношению к таким признакам, как совершенная кисть или большой объем мозга, или им подобным? Эти признаки не фиксировались визуально и, следовательно, не могли служить основой половых предпочтений, но, как мы знаем, именно они эволюционировали в процессе антропогенеза.

Разрабатывая философские проблемы естествознания и применяя принцип диалектики к вопросу о происхождении человека, Ф. Энгельс пошел значительно дальше Ч. Дарвина и других ученых в понимании движущих сил эволюции человека. Его теорию, сформулированную в незаконченном тексте «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», написанном для «Диалектики природы», можно назвать трудовой теорией антропогенеза, так как ее ключевой смысл состоит в признании труда основным фактором, способствовавшим выделению человека из животного мира. Трудовая деятельность сначала в виде очень примитивных, а затем все более осознанных и целенаправленных коллективных действий справедливо рассматривается как наиболее типичное поведенческое отличие человека от животных и в то же время удачно объясняет формирование таких специфических человеческих черт, как огромное развитие ассоциативной сферы в мышлении и происхождение самого мышления, образование подвижной, совершенной кисти руки, появление такого специфического средства коммуникации, как членораздельная речь, наконец, формирование таких морфологических признаков, как специфически человеческое строение таза, и т. д. Труд и трудовая деятельность всегда рассматривались и К. Марксом, и Ф. Энгельсом как основная форма существования человеческого общества. Распространение этой фундаментальной идеи также на процесс антропогенеза, на процесс становления человеческого общества дало возможность понять многие проблемы, на которые нет ответа в дарвиновской теории.

Следует коснуться одного вопроса, второстепенного самого по

К оглавлению

==170

себе, но имеющего самое непосредственное отношение к нашему изложению. Неоднократно звучали голоса, что концепция Ф. Энгельса имеет ламаркистскую направленность и что Ф. Энгельс допускал и даже отстаивал идею непосредственного прямого влияния труда на физическую организацию человека в духе теории Ж. Ламарка об упражнении и неупражнении органов. Эти упреки вряд ли справедливы. Ф. Энгельс разрабатывал свою концепцию естествознания и антропогенеза на рубеже третьей и четвертой четвертей прошлого века, когда идеи Ж. Ламарка были еще живы, несмотря на распространение теории отбора, и когда даже сам Дарвин колебался в подходе к конкретным фактам между объяснениями их с помощью своей гипотезы отбора или ламарковского принципа неупражнения и упражнения органов. Его переписка последних лет отражает эти колебания и свидетельствует о том, что Дарвин проделал длительный и достаточно мучительный путь от полного отрицания этого и других ламарковских принципов до их частичного признания. Ф. Энгельс в своих формулировках просто отдавал дань времени, отражая в них современный ему уровень развития биологической теории. Текст, о котором идет речь, посвященный происхождению человека, самим Ф. Энгельсом опубликован не был, и не исключено, что он был бы подвергнут дополнительной переработке. Отдельные формулировки из этого текста следует поэтому рассматривать больше как метафорические выражения, чем как прямую защиту ламарковского принципа упражнения и неупражнения органов '.

Чем обогащают трудовую теорию антропогенеза современные эволюционные представления и наши знания о трудовой деятельности древнейших гоминид? Отбор и с началом трудовой деятельности остается мощной преобразующей силой, о чем свидетельствуют рассмотренные ранее интенсивные морфологические преобразования в ходе антропогенеза и особенно на его раннем этапе. Подобные преобразования невозможно ни представить себе, ни объяснить без огромной преобразующей роли отбора, может быть, в связи с использованием камней и палок даже более действенной, чем в сообществах человекообразных обезьян. Но с самого начала перехода к труду отбор должен был резко изменить направление своего действия: в коллективах обезьян, как и вообще в сообществах животных, отбор действует в первую очередь на уровне индивидуума, это прежде всего внутригрупповой отбор, в то время как межгрупповой отбор, в сущности, продолжает и как бы усиливает селекцию внутригруппового уровня, то есть благоприятствует группам со случайным преобладанием сильных и жизненно активных индивидуумов. Переход к коллективному труду меняет направление селекции и внутри групп, и между группами. Не исключено, ' Об этом см. специально: Урысон М. И. Дарвин, Энгельс и некоторые проблемы антропогенеза.— Советская этнография, Ί978, № 3.

==171

что отбор на силу и физическую ловкость еще сохранял свое значение на межгрупповом уровне, но и в этом случае особо агрессивные особи должны были подавлять свои антисоциальные качества под давлением коллектива, в то время как особи, даже физически слабые, но наделенные социальными инстинктами, с более развитым ассоциативным мышлением могли занимать ведущие места и в коллективных охотничьих действиях, и в процессе изготовления простейших орудий. Весьма вероятно, например, что такая особенность неандертальцев, как массивность скелета, является результатом условий их жизни. Повседневная необходимость перетаскивания тяжелой добычи даже на небольшие расстояния, возникшая, с одной стороны, в связи с освоением способов охоты на стадных копытных, с другой — с переходом к оседлости, не могла не усилить действия отбора на физическую силу индивидуумов, что и нашло отражение в формировании массивного скелета. Но параллельно с этим и социальные инстинкты у неандертальцев развились до гораздо более высокого уровня, чем на предшествующей стадии архантропов. Что же касается межгруппового отбора, то очевидны преимущества, которые имели группы, сплоченные в социальном отношении, обладавшие развитыми техническими навыками в обработке дерева, кости и камня, состоявшие из более искусных охотников и собирателей.

Но значение трудовой деятельности в становлении человека и человеческого общества, естественно, невозможно свести только к переориентации действия естественного отбора. Через отбор трудовая деятельность влияла на морфологическую организацию предков современного человека, но кроме этого была еще обширная сфера ее прямого воздействия на формирование социальной организации и психического мира древнейших гоминид. Выше уже говорилось, что без сплочения коллективов и установления какого-то уровня взаимной коммуникации внутри них невозможно было достижение взаимопонимания при совершении коллективных действий. Невозможна была и мирная жизнь внутри коллектива, так как при усложнении индивидуального поведения вероятность столкновений, естественно, повышалась. Но и повышение уровня социальности в коллективах, и усложнение коллективного поведения в первую очередь вызывались трудом, то есть совместной деятельностью членов именно данного коллектива по добыванию средств существования. Следовательно, трудовая деятельность была творческим фактором человеческого развития не только в сфере формирования организации общества, но и в сфере морфологии человека. Ф. Энгельс так и писал — «в определенном смысле труд создал самого человека». Опираясь на эту его мысль, современные философы справедливо пишут о «самопорождении человека в процессе труда» '.

' Ярошевский Т. М. Философские проблемы антропогенеза.— Вопросы философии, 1975. .Ν« 7. с. 75.

==172

Таким образом, в первую очередь труд, как явление социальное, и во вторую очередь направляемый трудом отбор, как явление биологическое, по-видимому, определили в своем взаимодействии специфику самого раннего этапа антропогенеза и прогрессивное развитие исходной формы в описанных экологических условиях, приведшее к становлению первичных стадных ячеек древнейших гоминид а также их дальнейшую динамику по пути усложнения группового поведения, орудийной и хозяйственной деятельности и социальной организации. Именно социальный фактор - труд — сыграл роль ведущей силы антропогенеза, постоянно расширяя сферу своего действия и сужая сферу естественного отбора.

==173

00.htm - glava07