3. История и политика

Влияние истории на современность не ограничивает­ся сферой общественного сознания. Важно подчеркнуть его деятельностный характер, особенно рельефно воп­лощающийся в сфере политики. Историческое сознание находится в неразрывной связи с политическим действи­ем, серьезно влияя, а подчас и определяя мотивы того или иного важного политического решения.

Осознание этой связи стало сегодня характерной чертой буржуазной исторической мысли, ведущие пред­ставители которой, подчеркивая влияние истории на по­литику, стремятся тем самым обосновать выдающуюся социальную значимость своей науки. Показателен в этом отношении ход рассуждений влиятельного за­падногерманского историка Т. Шидера, опубликовав­шего специальную статью, претендующую на програм­мное значение, посвященную обоснованию мысли, что политическое действие вытекает из исторического соз­нания ²³. Подчеркивая существование необходимой связи между историческим познанием и политическим дейст­вием, Т. Шидер последовательно проводит мысль о ее решающем значении для современности. Характерным образом буржуазный ученый скорбит о том, что вовре­мя не было осмыслено значение Октябрьской револю­ции как начала новой исторической эпохи, что повлекло за собой роковые, по его словам, последствия для За­пада. Так, заключает он, «историческое непонимание ведет к политической катастрофе». Чтобы избежать подобного в будущем, Т. Шидер требует осознания и самими историками, и политическими деятелями роли истории как важного фактора политического воспитания и политического действия. Отвергая взгляд на ис­торию как на непригодную основу для политической практики, он на ряде примеров доказывает тесную связь, существующую между историческим сознанием определенной эпохи и миром политических представле­ний ее государственных деятелей, а тем самым и зна­чение истории для политических решений. Статья за­вершается недвусмысленным призывом к тем, «кто об­ладает политической ответственностью», во имя само­сохранения капиталистического общества заботиться о развитии буржуазного исторического сознания как необходимой предпосылки будущего так называемой западной цивилизации.

В разных вариациях эта тема не сходит со страниц работ современных буржуазных авторов, рассматрива­ющих соотношение истории и политики. Подчеркивается влияние истории на мысли и действия нации, изучают­ся различные формы и каналы этого влияния; история провозглашается школой государственной деятель­ности ²⁴.

Особенно широкое распространение получило в бур­жуазной науке положение о взаимовлиянии истории и политики, обнаруживающееся в историографической практике отдельных ученых. По существу, оно давно ста­ло общим местом всех историографических работ, об­разуя своеобразный методологический принцип подхода их авторов к освещению развития исторической мыс­ли²⁵. Как свидетельствует Г. С. Коммеджер, «большинство современных историков приняло формулу Э. А. Фримена, что история есть политика прошлого, а политика прошлого составляет современную исто­рию» ²⁶.

Установив связь истории и политики, буржуазная историография, однако, не смогла оценить действитель­ный характер этой связи и ее значение для понимания места истории в обществе. Рассмотренные в предыду­щей главе представления о беспристрастности как иде­але историка в полной мере отразилась и на трактовке данной проблемы. Связь с политикой характеризуется многими буржуазными учеными как вынужденное зло, наносящее ущерб исторической науке в решении ее главной задачи — беспристрастного изучения прошлого. Не случайно поэтому А. Марвик считает «одним из ве­ликих достижений» в развитии исторической науки «растущую способность историка противостоять своим собственным политическим пристрастиям»²⁷. Еще даль­ше идет К- Гильдебранд, ополчающийся против исполь­зования в характеристике исторических произведений терминов «реакционный» пли «либеральный», утвер­ждая, что «такой взгляд низводит историю к роли слу­жанки политики»²⁸. Таким образом, оборотной сторо­ной прокламирования буржуазной наукой связи исто­рии и политики является прямое или подразумеваемое признание негативного значения этой связи для исто­рического познания. Вследствие этого вся проблема приобретает в буржуазной науке искаженный вид, из­вращающий подлинное место истории в жизни обще­ства.

Природа взаимоотношений между историей и сов­ременностью, включая такую ее важную сферу, как по­литика, может быть правильно осмыслена лишь при условии признания органической связи исторического познания и общественной практики. История как нау­ка о том, что происходило в человеческом обществе, не может противопоставляться или рассматриваться изо­лированно от истории, как фактора социального дейст­вия, активно влияющего на современность. Это — два измерения одной и той же науки, для которой познание прошлого является предпосылкой целенаправленного; и многопланового воздействия на настоящее. Политика, в широком смысле слова, т. е. область отношений между классами, нациями и государствами, как раз и явля­ется той сферой современности, в которой это воздейст­вие выступает особенно зримо.

Во все времена прошлое являлось фактором, могу­щественно влиявшим на политические решения совре­менности. В различных конкретных условиях места' и времени отношение к прошлому могло быть различ­ным — от его апологии до полного отрицания, но во всех случаях оно со всеми своими проблемами, переходив­шими из него в настоящее, словно стояло за спиной тех, кто пытался эти проблемы решить. При этом, разумеется, речь идет не только о государственных деятелях. Складывающийся у каждой социальной группы свой образ истории радикально влияет на ее политическое мышление и поведение. Не случайно поэтому в полити­ческих программах самых разных социальных движе­ний такое большое место занимает апелляция к прош­лому.

Показательный пример тому — классовая борьба в средние века, едва ли ни самым распространенным лозунгом которой, переходившим из одной крестьянской программы в другую, было требование возвращения к «доброму старому времени», отражавшее характер­ную для психологии феодального крестьянства ориен­тацию на обычай, старину²⁹. Уже первое зафиксиро­ванное в источниках раннего западноевропейского сред­невековья крупное крестьянское восстание — восстание Стеллинга в Саксонии в 841—843 гг. — выдвинуло в ка­честве своего основного лозунга «возвращение к старым законам, зафиксированным в так называемом обычном праве»³⁰. Выраженный этим лозунгом мотив, варьиру­ясь на протяжении всего средневековья, отражал исто­рическое сознание феодального крестьянства, материализировавшееся в его социальном действии.

По мере возрастания зрелости исторического созна­ния народных масс оценка прошлого в их политических программах становилась, конечно, все более неодно­родной, хотя даже новое время знает нередкие случаи обращения к прошлому как к позитивному аргументу в борьбе против порядков, господствовавших в настоя­щем. Достаточно вспомнить деятелей английской бур­жуазной революции середины XVII в. с их требованием восстановления «старинных прав и вольностей нации».

С течением времени на первый план в революцион­ном сознании и действии все решительнее выступает прямая критика прошлого, его отрицание словом и де­лом, что особенно ярко проявилось уже в период Фран­цузской революции конца XVIII в. Конечно, восстание Стеллинга и Французская революция несопоставимы n.i по своей идеологической подготовке, ни по политической организации. Но нам сейчас важно подчеркнуть другое— всякое движение, направленное против существующего порядка вещей, какую бы расплывчатую и неоформлен­ную программу оно пи имело, отталкивается в своих программных установках от прошлого. II чем более зре­лым движение является, тем основательнее становятся его счеты с прошлым.

Не менее настоятельным является обращение к прошлому и сил, выступающих за сохранение и уве­ковечивание современных им социальных и политичес­ких институтов. В этом случае прошлое нередко высту­пает в качестве главного аргумента идеологов классов, противящихся назревшим революционным преобразо­ваниям общества, пытающихся доказать «историчность» отживающих порядков. Ядовитая характеристика К. Маркса немецкой исторической школы, «которая под­лость сегодняшнего дня оправдывает подлостью вче­рашнего, которая объявляет мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут — старый, унаследованный, исторический кнут»³¹, может быть целиком отнесена ко всем попыткам использовать прошлое в целях апологетики настоящего.

Наконец, к прошлому неизменно апеллируют все революционные и прогрессивные силы современности, использующие знание о нем в борьбе за упрочение и дальнейшее развертывание революционного преобразования общества. Каким бы глубоким не был разрыв с прошлым, революционная современность никогда не начинает с пустого места. Принципиально неправ Т. Шидер в своем утверждении, будто «задачей рево­люции является освобождение от истории»³². Напротив, являясь, по образному выражению К. Маркса, «локо­мотивом истории», революции воплощают в себе ее су­щественнейшую закономерность. Знаменитый Марксов афоризм с большой силой подчеркивает историчность революции. Социально-политическое состояние общест­ва, являющееся продуктом революции, представляет собою не разрыв с историей, а результат ускорения ее движения ³³. Вследствие этого особенно актуализи­руется отношение с прошлым, которое выступает одно­временно и как противник революционной современно­сти и как ее союзник. Размежевание с отринутым ре­волюцией прошлым вместе с тем предполагает усвое­ние и развитие известных его традиций, образующих один из факторов, определяющих облик современности, а с ними вместе и политическую линию, проводимую ее влиятельными силами.

Таким образом, в самых различных социально-поли­тических условиях современности в мышлении и дея­тельности ее основных политических сил неизменно при­сутствует прошлое, превращаясь в этом своем качестве в один из факторов, конституирующих политику настоя­щего.

Прошлое неоднородно; разные политические силы имеют «свое прошлое», благодаря чему его влияние на политическую жизнь современности далеко неоднознач­но. Поэтому является праздным вопрос, благотворно или нет влияние «наследия прошлого» на современность. Существенно то, о каком конкретно наследии идет речь и как оно трансформировалось в политических програм­мах настоящего. В свете этого и следует рассматривать место истории в политической жизни современности, ее связь с политикой.

Историческая наука осмысливает опыт прошлого, перерабатывая его в систему исторических понятий и представлений, используемых в политической борьбе современности. Достаточно самого беглого взгляда на выдвигаемые в этой борьбе программы, концепции, лозунги, чтобы легко убедиться в том, что все они ос­новываются на определенном круге исторических пред­ставлений, которые либо служат для них аргументаци­ей, либо прямо вызывают их к жизни. Таким образом, определение нашей науки как политической отнюдь не является риторическим преувеличением. Естествен­но, что при этом речь идет не только о политической историографии. Знание, полученное в любой области изучения прошлого, может иметь политический эффект.

В силу огромного воздействия своего материала на мысли и чувства людей история является действенным орудием политики, причем далеко не всегда праведным. Фальсифицированные данные истории во все времена служили основанием для агрессивной политики одних государств против других, подавления сильными слабых, богатыми бедных, увековечивания социальной и полити­ческой несправедливости. По-разному толкуемые факты истории вели нередко к взаимной подозрительности, ста­новились источником межгосударственных и межнацио­нальных конфликтов. Не удивительно поэтому, что в бур­жуазной литературе история подчас третируется как источник шовинизма, прислужница политики, своеобраз­ный сосуд Пандоры, наполненный всевозможными бедст­виями, угрожающими человечеству. Широко цитируется афоризм французского поэта П. Валери, определяющий историю как «самый опасный продукт, вырабатываемый химией интеллекта»³⁴. Полусерьезно предлагается для оздоровления международного климата, чтобы «мир по­лучил столетнее перемирие от своих историков и нало­жил запрет на историческую память»³⁵.

В этих ламентациях, безусловно, имеется доля истины. Слишком часто история действительно служила силам зла, разжигая распри между народами и государствами и освящая своим авторитетом гнет и насилие. Однако в этом отражалась не подлинная природа исторической науки, а ее извращения в угоду классовым, национальным, религиозным, групповым и т. п. пристрастиям. Мо­гут возразить, что эти извращения являются слишком уж частыми и постоянными, сопровождая все развитие историописания. Но это только подчеркивает действительную сложность природы исторического познания ввиду острой социальной заинтересованности в его результатах. Эта заинтересованность, воплощающаяся в партийной пози­ции ученого, как известно, далеко не всегда благоприят­ствует развитию исторической науки. Между тем, как мы видели, пристрастность, препятствующая получению объ­ективного знания о прошлом, вовсе не является аргумен­том для отрицания самой его возможности. Напротив, марксистско-ленинское учение о партийности обществен­ного познания раскрывает действительные условия для достижения истины в истории.

Так же обстоит дело и с вопросом о взаимоотношении истории и политики. Неблаговидные политические цели, в которых использовались и используются данные исто­рии, не исчерпывают подлинный характер этого взаимо­отношения. Еще менее они могут претендовать на выра­жение самой сущности исторической науки. Здесь пред­ставляется уместной параллель с естественными наука­ми. Едва ли можно, например, возлагать вину на физику как науку за атомные бомбардировки Хиросимы и Нага­саки, хотя без ее данных было бы невозможно создание атомной бомбы. Ответственность за то, что она была сброшена на мирных жителей японских городов, лежит не на науке как таковой, а на политических и военных деятелях США, принявших решение о бомбардировке. Аналогичным образом обстоит дело с историей. Как наука, она не может нести ответственность за выводы, которые делаются на ее материале теми или иными исто­риками и политиками. Сводить к таким выводам место истории в обществе — все равно, что судить о социальном значении физики только на основании трагедии Хиросимы.

Параллель, однако, может быть продолжена. Стоящий сегодня с невиданной ранее остротой вопрос о социальной роли ученого, об его ответственности за то, как общество использует результаты его исследовательской работы, имеет к историку такое же отношение, как и к физику. В известном смысле данные истории являются не менее грозным и разрушительным оружием, чем данные физики. Каждый историк обязан это хорошо сознавать. Он не должен быть безразличен к тому, кто и как может ис­пользовать результаты его исследования, какие могут быть сделаны из них политические выводы. Другими словами, вопрос о соотношении истории и политики явля­ется важнейшей составной частью более широкого вопро­са— об ответственности историка перед обществом и своим временем. Историк должен отчетливо сознавать политический характер своей науки и сознательно стре­миться служить своими исследованиями прогрессивным идеалам эпохи, в которой он живет.

Водораздел между марксистским и буржуазным по­ниманием вопроса заключается не в признании или от­рицании связи истории и политики. Ее существование се­годня общепризнано. Различие идет по линии ос­мысления природы этой связи. В произведениях буржуаз­ных авторов она выступает как своего рода фатальная сила, исключающая объективность исторического позна­ния и порой порождающая тяжелые социальные бедст­вия. При этом характерным образом умалчивается о классовых основах как политики, так и истории. Лишь в редких случаях встречаются признания о связи буржу­азной историографии с определенными политическими си­лами современности. «Время союза между историей (речь идет о буржуазной историографии. — Б. М.) и про­грессивными политическими силами миновало»,— уныло констатирует, например, американский ученый Ф.Джильберт, подчеркивая далее, что «историки трансформирова­лись из адвокатов прогрессивных движений в защитников статус кво» и не без основания усматривая в этом решаю­щую причину упадка буржуазной историографии³⁰. Но даже в этих случаях, как видно из приведенного примера, буржуазные авторы не поднимаются до понимания классовой природы взаимоотношения истории и по­литики. Делая ряд важных наблюдений, Ф. Джильберт в то же время даже не ставит вопрос, почему имела место отмеченная им трансформация буржуазной исто­риографии. Между тем суть дела именно в этом.

Подлинно научное решение вопроса о соотношении истории и политики возможно только с классовых пози­ций. Марксистской науке чужд абстрактный подход к нему. В классовом обществе политика всегда является классовой, что и определяет природу взаимоотношения с ней исторической науки. Этот вопрос имеет две сторо­ны— влияние политики на историю и обратное влия­ние. В обоих случаях такое влияние может носить как позитивный, так и негативный характер; все зависит от того, о какой политике и какой истории идет речь. Вот почему типичные для буржуазной науки рассужде­ния о взаимоотношении истории и политики вообще, вне учета его классовых основ, мало продвигают вперед решение этого действительно сложного и важного вопроса.

Подлинный смысл проблемы заключается не в уста­новлении самого факта взаимосвязи истории и политики, а в выяснении его значения для понимания природы исторической науки, что предполагает изучение характе­ра ее влияния на жизнь общества, как и обратного воз­действия общества на историческую науку. В реальной действительности обе эти стороны неразрывно между собой связаны, взаимно дополняя друг друга. Именно в таком непрерывном взаимодействии истории и поли­тики и развивается само историческое познание, реальная историческая наука со всеми ее достижениями и недо­статками. Не упуская этого из виду, мы все же в целях удобства изложения разъединим эти стороны, будем рас­сматривать каждую из них по отдельности.

Начнем с влияния политики на историю. Это влияние заложено в самой природе исторической науки, выпол­няющей в классовом обществе определенный классовый заказ. Под этим термином мы понимаем проведение в историографической практике политических идеалов и лозунгов определенного общественного класса или со­циальной группы. Оно достигается всей совокупностью средств, находящихся в распоряжении науки, и обнару­живается во всех ее концепциях. В особености это отно­сится к политической концепции, в которой отражаются господствующие в данном обществе и в данное время политические идеи. Подчеркивая ее место в исторической литературе, известный специалист в области марксист­ской методологии истории Э. Энгельберг пишет: «Классо­вый заказ исторической науки отражается в политиче­ской концепции, из которой она постоянно исходит в сво­ем целом, независимо от субъективных позиций отдельных историков. В политической концепции яснее всего обнаруживается связь истории и политики; там обнару­живается практическая детерминанта связи лежащего в прошлом предмета исследования с тем, что руководст­вующийся классовыми интересами и принимающий уча­стие в классовой борьбе человек использует в настоящем и для будущего»³⁷.

Политическая концепция в наиболее чистом виде во­площает влияние на историю современности. Вот почему ее изучение является необходимым элементом всякого серьезного историографического исследования, независи­мо от того, рассматриваются ли общие закономерности развития исторической науки или взгляды отдельных ученых. В историографической практике некоторых ис­следователей и целых научных школ политическая кон­цепция далеко не всегда выступает в развернутой форме, в виде четко сформулированных положений. Нередко она присутствует в скрытом виде, выражаясь в определенных политических симпатиях и антипатиях, оценках, подходе к прошлому, а иногда и в самом выборе темы исследова­ния и выводах, из него вытекающих.

В какой бы форме, однако, историк не выражал свои политические взгляды, они всегда являются отражением его классовых позиций. Выражая в своих трудах извест­ные политические убеждения, историк тем самым защи­щает интересы определенного класса, содействуя укреп­лению его позиций, усилению его влияния и т. д. При этом далеко не всегда он осознает подлинную классовую направленность своих трудов. Порой имеет место проти­воречие между субъективными убеждениями ученого и объективным политическим смыслом его историографи­ческой практики. Так, О. Тьерри был искренне убежден в том, что он является выразителем интересов всего «третьего сословия». Однако политические идеи, которые он проводил в своих исторических исследованиях, объек­тивно отражали классовые интересы французской бур­жуазии, в значительной степени способствуя утвержде­нию ее политического господства в стране. Также от имени народа выступали в последней четверти прошлого столетия и русские либеральные медиевисты, хотя объективно политические идеалы, которые они проводили в своих трудах, заключались в буржуазном преобразо­вании России. Но это как раз и означает, что действи­тельный характер связи между историей и политикой может быть раскрыт только путем ее классового ана­лиза.

Итак, подлинно научное выяснение взаимоотношения истории и политики предполагает в качестве своего обя­зательного условия определение классовой природы по­литических взглядов ученого и формы их реализации в его историографической практике. Тем самым пред­ставляется возможным найти действительно научные критерии, определяющие характер влияния политики на историю. Там, где политические идеалы ученого отража­ют интересы прогрессивного класса, они оказывают бла­готворное влияние на историческое познание, и наобо­рот. Свидетельством тому служит вся история нашей науки, поступательное развитие которой неразрывно свя­зано со сменой классов —• носителей общественного прог­ресса.

Составляя фундамент, на котором основывается воз­действие политики на историю, «классовый заказ» вместе с тем не исчерпывает все многообразие каналов этого воздействия. Среди них следует специально выделить национальную (государственную) принадлежность уче­ного. Как свидетельствует вся историографическая прак­тика, именно через этот канал, наряду с классовой при­надлежностью, влияние политики на историю является особенно чувствительным. Достаточно вспомнить много­численные националистические извращения истории, осо­бенно характерные, в частности, для фашистской и нео­фашистской литературы. Но даже не говоря об этих, не имеющих ничего общего с подлинной наукой крайностях, следует признать, что все развитие исторических исследо­ваний несет на себе печать национально-государственной принадлежности их авторов. Ее влияние ощутимо прояв­ляется на самой заре историописания. Оно легко обнару­живается уже в «Истории» Геродота с ее проафинской ориентацией. Прославление Афин и принижение роли их политических противников в греко-персидских войнах проходит через все повествование «отца истории» ³⁸. Нет нужды распространяться о том, что в аналогичной форме политика постоянно присутствует в историографической практике, составляя ее неотъемлемый компонент.

Это, естественно, не только дополняет, но и усложняет политическую концепцию, лежащую в основе историче­ского исследования, ибо влияние национально-государст­венной принадлежности нацело не может быть сведено к классовой позиции ученого. Хорошо известны много­численные примеры того, как историки, стоящие на оди­наковых классовых позициях, разделяются па враждеб­ные лагеря вследствие разной государственной принад­лежности, что обусловливает существенно различную трактовку одного и того же исторического материала. Сошлемся в этой связи на известную «германо-роман­скую проблему», освещение которой в буржуазной исто­риографии XIX в., как это было отмечено еще П. Г. Виноградовым, приобрело ярко выраженный националисти­ческий оттенок³⁹.

Вместе с тем этот же пример показывает, что научное осмысление такого рода влияния политики на историю возможно лишь путем классового анализа соответствую­щего историографического материала. Так, влияние на­ционализма крупнейшего представителя романистиче­ской историографии последней четверти прошлого столе­тия Фюстель де-Куланжа на его историческую концеп­цию перехода от античности к средним векам обосно­ванно рассматривается в советской науке как выраже­ние его классовых позиций. Рассматривая романтизм Фюстеля как оружие его политической тенденциозности, Е. В. Гутнова подчеркивает, что характерные для его концепции «крайний романтизм и стремление опроверг­нуть общинную теорию в конечном счете имели целью подкрепить обширным историческим материалом враж­дебность ученого к революции и классовой борьбе, его антисоциализм, его национализм» ⁴⁰. Аналогичным обра­зом обстояло дело и с буржуазными учеными-германи­стами. Следовательно, хотя националистические при­страстия ученого не являются непосредственным выра­жением его классовой принадлежности, только с учетом этой последней они могут быть научно объяснены.

Итак, историческая наука является тенденциозной в том смысле, что своими специфическими средствами она проводит определенную политическую тенденцию. Независимо от того, содействует или препятствует эта тенденция изучению прошлого, она составляет необходи­мый компонент исторического познания, будучи концент­рированным выражением влияния современности на историю. Речь, следовательно, должна идти не об осво­бождении исторической науки от политической тенден­циозности вообще, а о сообщении ей такой тенденции, которая бы, выражая передовые идеалы своего времени, способствовала объективно-истинному познанию истории человеческого общества.

Испытывая все возрастающее влияние политики, ис­тория, в свою очередь, оказывает на нее не менее силь­ное воздействие. С помощью истории решаются опреде­ленные политические задачи, проводятся в сознание бо­лее или менее широких масс определенные политические взгляды и оценки, осуществляется воспитание масс в духе определенных политических идеалов. Поэтому ей принадлежит такая выдающаяся роль в современной идеологической борьбе и поэтому является необходимым четкое осознание историками политической функции своей науки и сознательное служение с помощью своих профессиональных средств высоким политическим идеа­лам современности.

История, однако, не просто орудие политики, с по­мощью которого достигаются ее цели. Ее место в обще­стве определяется прежде всего ее способностью форму­лировать и обосновывать самое политику. С античных времен история претендовала быть «учительницей жиз­ни», давать на основе изучения прошлого рекомендации, полезные для настоящего и будущего. Уже Фукидид вы­ражал надежду, что его изложение истории Пелопон­несской войны «сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минув­шем, могущим по свойству человеческой природы повто­риться когда-либо в будущем в том же самом или по­добном виде»⁴¹.

Эта убежденность в значении прошлого для политики настоящего и будущего ярко проявилась в гуманистической историографии. Гуманисты, как историки, так и го­сударственные деятели, обращались к истории преиму­щественно затем, чтобы отыскать в прошлом поучитель­ные образцы для политической деятельности в настоя­щем. Не случайно Н. Макиавелли полагал, что занятия историей (в смысле извлечения из нее практических уро­ков) являются важнейшим элементом в подготовке к государственной деятельности⁴².

Буржуазная мысль XIX в. в лице своих наиболее глубоких представителей пришла к пониманию значения истории для выработки научных основ политики. «Совер­шенно новому обществу,— подчеркивал А. Токвиль,— нужна новая политическая наука»⁴³. В трудах самого А. Токвиля, как и многих других буржуазных ученых, была предпринята попытка решения этой задачи путем извлечения из опыта прошлого необходимых для полити­ческой практики исторических уроков. Эта попытка, зна­менуя собою одну из вершин в развитии буржуазного историзма, тем не менее неминуемо должна была кон­читься крахом. Лучшим подтверждением этому служит вся история буржуазного общества периода империализ­ма, идеологи и политики которого оказались несостоя­тельными в своем стремлении стабилизировать это об­щество, предотвратить революционное преобразование мира. Идеалистическая природа буржуазной историогра­фии, ее классовая ограниченность сделали невозможной выработку научных основ политики, как бы искренне к этому ни стремился тот или иной ученый.

Решение этой задачи стало возможно только в социа­листическом обществе. Программа КПСС, подчеркивает, что общественные науки «составляют научную основу руководства развитием общества»⁴⁴. В системе этих наук выдающееся место принадлежит истории. Только на ее материале и с помощью ее метода возможно осмысление ведущих закономерностей общественного развития и, следовательно, выработка научных основ политики. Взаимоотношение марксистской историографии и социа­листической политики представляет собою новый, выс­ший тип взаимоотношения между историей и политикой. Ее качественное своеобразие заключается в том, что впервые в истории возникла действительная возмож­ность превращения нашей науки в действенный; фактор научного управления обществом. То, о чем мечталось веками, что с времен античности провозглашалось в качестве цели, столько же желанной, сколько и неосуществимой, стало в социалистическом обществ практической задачей, успешно решаемой марксистско исторической наукой.

Для того, чтобы история в действительности являлала эффективной основой политического руководства общест­вом, требуется наличие двух взаимосвязанных предпосы­лок. Для этого нужны 1) наука, способная на основе глу­бокого изучения закономерностей прошлого выдавать практически цепные для современности политические ре­комендации, имеющие характер объективных истин и 2) общество, достаточно зрелое для того, чтобы вос­принимать эти рекомендации, положив их в основу выра­ботки своей политической линии.

Эти предпосылки складываются в социалистическом обществе, объективно заинтересованном как в безгра­ничном познании прошлого, так и в подлинно научном осмыслении проблем, выдвигаемых настоящим. Реализа­ция этих предпосылок требует осознания историком высокой социальной ответственности, как его личной, так и пауки в целом. В этом смысле не будет преувели­чением утверждать, что ни одна эпоха не знала такой огромной меры ответственности истории, как наша. Соз­даваемый марксистской историографией образ прошлого не только формирует историческое сознание и идеологию общества, но и оказывает существенное влияние на его политику. Плодотворность этого влияния в последнем счете прямо обусловливается тем, насколько глубоко и всесторонне познаны закономерности исторического развития, а также, в не меньшей мере, насколько ответ­ственно формулируются и реализуются основанные на этом познании политические рекомендации.