Глава 11 к проблеме происхождения земледелия

Теория центров происхождения культурных растений

Переход от рассмотрения антропогеоценозов к происхождению земледелия, в сущности, закономерен Антропогеоценозы — элементарная ячейка первобытного хозяйства, как мы пытались показать выше, а земледелие вместе со скотоводством знаменуют переход на новую, высшую ступень первобытного хозяйства, переход от присваивающего хозяйства, которое мы рассматривали до сих пор, к производящему. Проблема происхождения и ранних этапов развития производящего хозяйства является одной из важнейших в истории первобытного общества, археологии, политической экономии. Она обросла сотнями, если не тысячами специальных разработок и обобщающих трудов и может быть рассмотрена в полном объеме лишь в специальной монографии. Здесь мы ограничиваемся краткими соображениями о происхождении первобытного земледелия и первобытного скотоводства как темами, в наибольшей мере связанными с географическими аспектами проблемы происхождения производящего хозяйства. Но так как развитие производящего хозяйства, приведшее к столь мощному развитию производительных сил и способствовавшее также коренной ломке производственных отношений, в целом лежит за хронологическими рамками этой книги, здесь обсуждаются только вопросы первоначального генезиса земледелия и скотоводства, подобно тому как ранее мы не анализировали историческое изменение форм общественной организации, коснулись лишь проблемы происхождения их биологических предпосылок.

Происхождение культурных растений, как и происхождение домашних животных, уже много десятилетий является традиционной главой эволюционной биологии. Но еще до появления книги Ч. Дарвина о происхождении видов, в первой четверти прошлого века, ряд интересных и правильных с современной точки зрения мыслей высказал Р. Браун — один из крупнейших английских ботаников того времени, знаменитый исследователь австралийской флоры. Однако в историю изучения культурных растений он вошел не своими классическими работами по флоре Австралии, а, в сущности, случайным для себя сочинением о растениях долины реки Конго, изданным в 1818 г и названным по-старомодному длинно «Систематические и географические наблюдения над гербарием, собранным проф. Христианом Смитом в 1816 г. в окрестностях Конго во время экспедиции по изучению этой реки под командованием капитана Таки». Разумеется, ни какого-либо последова-

==384

тельного метода, ни строго сформулированной теории происхождения культурной флоры нет в этом сочинении, ибо сам вопрос о происхождении культурных растений еще не был отчетливо сформулирован. Но многие частные вопросы, связанные с местом первоначального культивирования того или иного растения, у Р. Брауна, опиравшегося на богатый исследовательский опыт и глубокую ботаническую интуицию, были решены с удивительной прозорливостью: так, он совершенно справедливо и в противовес господствовавшим тогда взглядам высказался за американское происхождение батата, маниока и дынного дерева — папайи.

Проблеме культурных растений швейцарский ботаник А. Декандоль (1806 -1893) посвятил всю свою жизнь. В его громадном научном наследстве (почти 250 книг и статей общим объемом более 500 печатных листов) треть работ посвящена ботанической географии и происхождению культурных растений. Первая из этих работ была опубликована, когда автору было 28 лет, а последняя — в 82 года, за пять лет до его смерти. В двухтомном курсе «Ботанической географии», вышедшем в 1855 г., специальная глава во втором томе, называвшаяся «История и происхождение наиболее культивируемых видов», трактует вопросы происхождения отдельных культурных растений, обобщая весь накопленный к тому времени исторический и ботанико-географический материал. Но по содержанию своему эти страницы еще эмпиричны, они не содержат концепции, в них нет осознания всей важности темы и ее самостоятельного значения в рамках ботанической географии. Это пришло позже и нашло отражение в книге «Происхождение культурных растений», изданной в 1883 г, сразу же переведенной на основные европейские языки, в том числе и на русский, получившей полное признание и вызвавшей большой резонанс среди специалистов И было за что. В книге вопрос о происхождении культурных растений впервые в истории науки рассмотрен как отдельная проблема, самостоятельная и очень специфическая глава ботаники, пересекающаяся в то же время с изучением истории человеческой культуры. Соответственно .этому предложены и достаточно подробно изложены специальные методы для разработки этой проблемы — ботанико-географический, историко-археологический и лингвистический, указаны недостатки и ограниченность этих методов, взятых в отдельности, и необходимость их комплексного и очень осторожного применения. Такой подход при полном использовании доступной в то время информации об истории отдельных культурных растений предопределил богатство содержания работы А. Декандоля, расширил число растений, рассматриваемых в связи с историей земледельческой культуры, обусловил и достоверность выводов. Проанализированы данные о Ί\Ί культурных растениях, из которых 199 происходят из Старого Сиота, 45 — из Америки и для трех место происхождения осталось неясным. Это немного с современной точки зрения —

==385

в справочнике Е. В. Вульфа и О. Ф. Малеевой по культурной флоре «Мировые ресурсы полезных растений», вышедшем в свет в 1969 г., названы более 2500 видов, но для второй половины прошлого века книга А. Декандоля носила в смысле полноты информации уникальный характер, что и определило ее долгую жизнь.

Параллельно с А. Декандолем в этой области трудился Ч. Дарвин, и хотя изданная им в 1868 г. книга «Изменения домашних животных и культурных растений» (строго говоря, это канонизированное название не вполне точно передает подлинник, ему больше соответствовал бы заголовок «Изменения животных и растений в условиях одомашнивания» ) в основном трактует вопросы разведения домашних животных, но и в исследовании генезиса культурной флоры ее роль была также достаточно значительной. Осуществленный Ч. Дарвином обзор культурной флоры во многом опирался на труды А. Декандоля, не содержал под собой оригинальной фактической базы и даже в соответствии с уровнем науки того времени, как показали примечания Е. В. Вульфа к академическому изданию книги Ч. Дарвина, не был свободен от ошибок. Но главный интерес этой книги Ч. Дарвина заключается в другом. Во введении к главам о культурной флоре четко сформулированы трудности в изучении проблемы ее происхождения: отсутствие для многих форм известных в диком состоянии сходных родов и видов; большой масштаб изменений в результате искусственной селекции; неизвестность этапов, через которые проходила эта селекция. Там же высказана чрезвычайна плодотворная мысль, мало учтенная во всех последующих исследованиях и исключительно актуальная и в наши дни: Ч. Дарвин отмечает огромное богатство эндемических форм в Австралии и в районе мыса Доброй Надежды и в то же время бесперспективность этих областей с точки зрения введения растений в культуру. Объяснение, по его мнению, лежит в очень низком уровне общественного развития, достигнутом местными племенами, не помышлявшими даже о самом примитивном земледелии. В противовес этому центральноамериканские страны дали очень много культурных растений, так как богатая дикая местная флора интенсивно использовалась и преобразовывалась в ходе земледельческого хозяйства древними и высокоразвитыми цивилизациями.

В разработку проблем генезиса, географии, систематики и генетики культурной флоры огромный вклад внесли Н. И. Вавилов и его школа. Но как это ни парадоксально на первый взгляд, при. всей огромности сделанного Н. И. Вавиловым многое у него осталось неоконченным: ранняя трагическая смерть вырвала его из «горнила творения» (сам он очень любил это выражение), остановив на подступах к пикам научных достижений, остались незавершенными его самые крупные итоговые монографии. При подвижности его научной мысли, самокритичности, колоссальной интуиции, что отмечают все писавшие о нем ученики и соратники,

==386

он постоянно развивал и частично менял свои взгляды, формулировал все новые и новые подходы при столкновении со старыми вопросами. Это приводило к известной незаконченности его теоретических построений на каждом данном отрезке времени, заставляло откладывать на будущее окончательное оформление результатов и публикацию обобщающих трудов. Н. И. Вавилов сделал феноменально много даже в количественном выражении, опубликовал около 400 работ, но, наверное, столько же и не сделал, лишь задумав или частично реализовав итоговые многотомники. Сейчас его научное наследство широко переиздано, и несколько раз все с новыми и новыми дополнениями публиковалась библиография его работ. Поэтому ссылаться только на одну из его работ — на книгу «Центры происхождения культурных растений» (1926) или на брошюру «Проблема происхождения мирового земледелия в свете современных исследований» (1932), «Ботанико-географические основы селекции растений» (1935), как это иногда делается при сопоставлении полученных Н. И. Вавиловым результатов с археологическими данными ',— значит что-то заведомо упускать в богатой деталями картине его теоретических взглядов.

Однако, прежде чем перейти к анализу вавиловской концепции о центрах происхождения культурных растений, нужно охарактеризовать его неоценимый вклад в теоретическое изучение проблемы происхождения культурной флоры в целом, вклад, который был велик, оригинален и разносторонен. Уже ко времени выхода в свет книги «Центры происхождения культурных растений» (посвятив ее А. Декандолю, Н. И. Вавилов тем самым выделил его из среды своих предшественников, особо подчеркнув его роль в разрабатываемой проблеме) Н. И. Вавилов накопил богатый материал, много путешествовал по странам Старого Света с очень древней земледельческой культурой. В то же время он был ученым очень масштабной и разносторонней книжной эрудиции, глубоко изучавшим труды по истории культуры и знакомым со всеми сколько-нибудь интересными направлениями исследовательского поиска в области сравнительного культуроведения, этнологии, лингвистики и археологии 2. Остается, к сожалению, открытым вопрос о знакомстве Н. И. Вавилова с трудами Ф. Гребнера, разрабатывавшего гипотезу так называемых культурных кругов и предло-

' См.: Титов В. С. Первое общественное разделение труда, древнейшие земледельческие и скотоводческие племена.— Краткие сообщения Института археологии АН СССР, 1962, вып. 88; Возникновение и развитие земледелия. М., 1967; Лисицына Г. Н. Культурные растения Ближнего Востока и юга Средней Азии в VIII—V тыс. до н. э.— Советская археология, 1970, № 3.

2 См.: Алексеев В. П. Значение трудов Н. И. Вавилова для теоретической антропологии.— В кн.: Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии, вып. 6.— Труды Института этнографии АН СССР (Новая серия). М., 1974, т. 102. Он же. Научное наследство Н. И. Вавилова и историческая этнография.— В кн.: Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии, вып. 7. Л., 1977.

==387

жившего дискретную модель полицентрического возникновения культуры, встретившую справедливую и очень основательную критику, но по своей внешней форме близкую к полицентрическим взглядам Н. И. Вавилова на происхождение земледелия. Так или иначе, сочетание полевого опыта и книжной эрудиции позволило Н. И. Вавилову уже на первом этапе разработки своей теории происхождения земледелия сформулировать ее основные составные элементы, изложив их в книге 1926 г. Первым и основным было указание на дискретный характер формообразования, что и позволило выделить центры происхождения отдельных культурных растений, связав их с очагами древнейшего развития культуры и первоначального земледелия. Экологический подход дал возможность продемонстрировать особую роль сорных растений, дотоле полностью выпадавших из поля зрения исследователей культурной флоры, но, по-видимому, во многих случаях перешедших позже в культуру и давших начало культурным разновидностям. Наконец, была разрушена бытовавшая многие десятилетия в историко-этнологической литературе, прошедшая сквозь книгу А. Декандоля легенда о возникновении и первоначальном развитии земледелия в плодородных долинах мощных речных систем; Н. И. Вавилов, наоборот, убедительно показал приуроченность центров древнейшей земледельческой культуры к горным долинам с богатым видовым разнообразием диких форм, обусловленным изоляцией, резко контрастными экологическими условиями и потребностью в развитой кооперации внутри земледельческих коллективов, которая только и делала возможным ведение земледельческого хозяйства в этих тяжелейших и в климатическом, и в геоморфологическом отношении обстоятельствах.

Все положения этой впервые сформулированной в полном виде в 1926 г. теории центров происхождения культурных растений Н. И. Вавилов последовательно развивал, опираясь на материалы, собранные в последующих экспедициях им самим и его сотрудниками '. Наибольшие изменения вносились при этом в систему и географическое размещение самих центров, и мы должны проследить их во всех подробностях, ибо концепция Н. И. Вавилова, как уже говорилось, была живым инструментом и постоянно меняющимся отражением не прекращавшегося ни на минуту процесса познания.

1926 год — книга о происхождении центров культурных растений. В ней выделены первичные и вторичные культурные растения, то есть сформулирован принцип, подводящий к формулировке

' Об экспедициях Н. И. Вавилова см.: Вавилов Н. И. Пять континентов. М., 1962; Грум-Гржимайло А. Г. В поисках растительных ресурсов мира (Некоторые научные итоги путешествий академика Н. И. Вавилова). М.—Л., 1962; Суриков В. М., Фадеев Л. А. Африканские экспедиции Н. И. Вавилова.— В кн.: Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии, вып. 6.— Труды Института этнографии АН СССР (Новая серия). М., 1977, т. 102.

==388

первичных и вторичных центров земледельческой культуры. Уже в этой книге Н. И. Вавилов определенно пишет о том, что в будущем, вероятно, удастся выделить несколько второстепенных центров помимо основных (с. 135). В качестве основных выделены, охарактеризованы с ботанико-географической точки зрения и легли на карту пять центров: юго-западноазиатский, включающий Ин дию,— мягкие и карликовые формы пшениц, рожь, лен, бобовые, некоторые огородные культуры и азиатский хлопчатник; юговосточноазиатский, включающий Японию,— некоторые формы овса, ячменя и проса, соя, некоторые плодовые деревья; средиземноморский — твердые пшеницы, многие формы овса, огородные и плодовые культуры; абиссинский — темноцветные сорта зерновых и бобовых, некоторые эндемические растения; мексиканоперуанский с примыкающими горными районами — разнообразные расы картофеля, земляной груши, кукурузы, фасоли, табака, подсолнечника, американского хлопчатника и многие плодовые растения.

1927 год — доклад на V Международном генетическом конгрессе в Берлине в сентябре 1927 г. «Мировые центры сортовых богатств (генов) культурных растений», позже опубликованный отдельной статьей. Статья не содержит карты, но в ней полностью повторена схема и характеристика центров из книги 1926 г., однако с одним существенным добавлением, которое может быть приведено в формулировке автора: «К первым двум очагам Азии с юга примыкает, по-видимому, самостоятельный шестой основной очаг, в частности Филиппинские острова, так называемые острова Восточной Индии. Культурные растения этого очага до сих пор изучены ботанически очень мало» (с. 349). Любопытно отметить, что в этой работе, как и в книге 1926 г., Н. И. Вавилов не очень четко разграничивает термины «центр» и «очаг», пишет преимущественно о центрах, но, характеризуя средиземноморский центр, как и новый филиппинский, называет их очагами.

1929 год — доклад на Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству в январе 1929 г. «Проблема происхождения культурных растений в современном понимании», параллельно опубликованный в.виде статьи. Позади были собственные большие экспедиции в Афганистан, Эфиопию и по странам Восточного Средиземноморья, экспедиции сотрудников по многим странам мира, карта которых приведена в статье. Все это позволило расширить и изменить схему очагов, а также поиному картографировать их географическое размещение. Выделено шесть очагов (в этой статье Н. И. Вавилов предпочитает употреблять этот термин взамен термина «центр»), для которых не приведены специальные ботанико-географические характеристики, но которые отражены вместе с их наименованиями на специальной карте: юго-западноазиатский, восточноиндийский, китайский, средиземноморский, абиссинский и американский. На карте фигу-

==389

К оглавлению

==390

ж

==391

рируют в пределах ареалов очагов локусы, или кратеры (терминология Н. И. Вавилова), формообразования отдельных групп культурных растений, но они не получили объяснения в тексте. Наименования очагов различаются с теми, которые приведены в книге 1926 г.: -мексиканско-перуанский очаг назван американским, юго-восточноазиатский — китайским, но эти терминологические различия малозначимы по сравнению с двумя принципиальными моментами. Первый из них состоит в том, что в пределах юго-западноазиатского очага выделены два самостоятельных очага — собственно юго-западноазиатский и восточноиндийский, а второй заключался в том, что дополнительно выделенный в предыдущей работе филиппинский очаг не получил подтверждения. В пределах сформулированной концепции дискретного формообразования исследовательская мысль Н. И. Вавилова постоянно ищет все более и более логичные схемы формообразовательных очагов, которые синтетически охватывали бы все многообразие процесса генезиса

культурной флоры.

1932 год — брошюра о происхождении мирового земледелия «Проблема происхождения мирового земледелия в свете современных исследований», которая вместе с докладами других советских специалистов предназначалась для II Международного конгресса по истории науки и техники в Лондоне в июне — июле 1931 г. Н. И. Вавилов успел побывать к этому времени еще в Центральной Азии и Японии, расширив свой и без того грандиозный ботаникогеографический кругозор. Характеристики выделенных очагов поэтому стали богаче в отношении набора видов культурных растений, но нас больше интересует в связи с рассматриваемой темой сама система очагов. Термины «очаг» и «центр» употребляются Н. И. Вавиловым на этот раз вперемежку в одном и том же смысле. Определенную трудность создает противоречие между текстом и картой в данном случае. На карте показаны семь очагов, а восьмой, средиземноморский представлен в виде нескольких мелких центров. В тексте этот очаг описан в ряду других как самостоятельный, но автор не придал значения тому обстоятельству, что теперь им выделяются два очага в Восточной Азии, и насчитывает поэтому всего семь очагов, хотя на самом деле и в соответствии с картой, и в соответствии с текстом их насчитывается восемь. Очаги эти следующие: юго-западноазиатский, индийский, центрально-восточнокитаиский горный, восточнокитайский долин Хуанхэ и Янцзы, средиземноморский, абиссинский, южномексиканский и перуанско-боливийский. Не обращая внимания на мелкие терминологические расхождения по сравнению с предыдущими работами, следует подчеркнуть, что происходит дальнейшая детализация схемы: два самостоятельных очага вместо одного выделены не только в Восточной Азии, но и на территории Америки.

1935 год — брошюра «Ботанико-географические основы селекции растений», написанная в связи с подготовкой многотомного

==392

коллективного руководства «Теоретические основы селекции растений» и включенная в его первый том. Н. И. Вавилов опять расширяет и детализирует схему очагов, а самое главное, значительно обогащает их ботаническую характеристику, распределив по центрам формообразования происхождение 666 видов культурных растений, охватывающих весь спектр хозяйственного использования культурной флоры. Терминология остается по-прежнему смешанной: в Старом Свете очаги называются очагами, в Новом Свете — центрами. Всего выделено восемь самостоятельных очагов и три дополнительных, которые не очень четко отделены от основных: на карте их ареалы самостоятельны. В схеме восемь очагов: китайский, индийский, среднеазиатский, переднеазиатский, средиземноморский, абиссинский, южномексиканскоцентральноамериканский и южноамериканский (перуано-эквадоро-боливийский). Дополнительные очаги—индо-малайский в Азии, чилоанский и бразильско-парагвайский в Южной Америке (последний, кстати сказать, не нанесен на карту). Каковы изменения по сравнению с предыдущей схемой? Оба китайских очага объединены в один, индийский ареал подразделен на два очага — основной и дополнительный, юго-западноазиатский очаг впервые поделен на два самостоятельных — переднеазиатский и среднеазиатский, в Америке выделены два дополнительных очага — в Чили и на территории Бразилии и Парагвая. Таким образом, не изменившись принципиально, схема очагов стала географически детальнее. Но и это еще не конец!

1939 год — доклад на Дарвиновской сессии Академии наук СССР в ноябре 1939 г., опубликован в 1940 г. как статья «Учение о происхождении культурных растений после Дарвина». Н. И. Вавилов опять меняет в деталях схему очагов и ареалы их размещения на географической карте. Вся схема как бы генерализуется на основе предшествующей, более детальной схемы 1935 г. В то же время она в какой-то мере и детализируется, но эта детализация проведена на локальном уровне — на уровне дополнительных второстепенных очагов, выделяемых в составе и в ареалах основных первичных центров. Здесь последовательно проведена в жизнь дифференциация терминологии: понятие центра сохранено за основными очагами, понятие очага — за дополнительными. Центров — семь: южноазиатский тропический с тремя очагами — индийским, индо-китайским и островным, восточноазиатский с двумя очагами — китайским и японским, юго-западноазиатский с тремя очагами — кавказским, переднеазиатским и северо-западноиндийским, средиземноморский с четырьмя очагами — пиренейским, апеннинским, балканским и сиро-египетским, абиссинский с двумя очагами — собственно абиссинским и горноаравийским (йеменским), центральноамериканский с тремя очагами — южномексиканским горным, центральноамериканским собственно и вест-индским островным, андийский с тремя очагами — андийским собственно,

==393

==394

==395

==396

чилоанским и боготанским. Таким образом, 20 очагов сгруппированы в семь центров, вся система мест формообразования приобрела двухэтажный соподчиненный характер. Похоже, это последним вариант классификации центров и очагов происхождения культурных растений. В 1967 г. на заседании в ознаменование 80-летия со дня рождения Н. И. Вавилова в Доме ученых в Москве я имел возможность видеть на выставке его работ экземпляр книги 1926 г. с его собственной правкой, подготовленной для повторного расширенного издания, в нем повторена изложенная схема. Те же семь центров, правда без подразделения на очаги, названы и в посмертно опубликованном докладе на конференции ботанических садов при Академии наук СССР в январе 1940 г. Доклад носил название «Интродукция растений в советское время и ее результаты» и был издан в 1965 г.

Наш затянувшийся обзор показывает, что сам автор теории центров происхождения культурных растений не придавал основополагающего значения ни числу центров, ни размещению их на географической карте, меняя то и другое в зависимости от накопления конкретных знаний и уровня разработки собранных экспедиционных данных. Он отчетливо понимал, что, как ни важно установление территорий, наиболее значимых для происхождения культурной флоры ввиду видового богатства и интенсивной земледельческой культуры, они не охватывают всех форм культурных растений, и сам писал в работе 1940 г , что примерно 3% культурных растений сформировались в районах, не входивших в ареалы центров и очагов. Принципиально важным было другое — сама географическая дискретность процесса перехода растений в культуру, возможность выделения областей с наиболее интенсивным формообразованием и установление их с помощью изучения изменчивости культурных растений и вычленения очагов повышенного многообразия форм, которое Н. И. Вавилов и считал указанием на центры происхождения тех или иных культурных растительных видов. Уже говорилось: он был исследователем, блестяще образованным в историко-культурных дисциплинах и языкознании, постоянно обращался к ним за историческими данными, рассматривал динамику центров происхождения культурных растений вместе с динамикой культурного развития человечества, но окончательное решение принимал, всегда опираясь в первую очередь на ботанико-географическую информацию. Кстати сказать, археологических данных, скажем, в его время было слишком мало, их сейчас еще недостаточно, чтобы заполнить те пробелы в наших знаниях, которые пока еще остаются из-за неполной изученности географии культурной флоры и в наше время.

Подобная верность ботанико-географическому принципу является не только выражением личного подхода к делу Н. И. Вавилова, но вообще характерна для русской науки о культурной флоре. Вспомним для примера замечательное кругосветное путешествие

==397

в области древнейшего земледелия, совершенное в конце прошлого века И. Н. Клингеном (1897—1899). Он и его соратники объездили почти все крупные страны тропического пояса Старого Света и привезли в Россию огромный сортовой материал для освоения и распространения. Практически тот же подход демонстрируют и работавшие параллельно с Н. И. Вавиловым исследователи, пришедшие к изучению культурных растений либо от географии, либо от ботанической систематики и исторической географии растений. Географ и ботаник-географ Г. И. Танфильев в своем обзоре «Очерк географии и истории главнейших культурных растений», вышедшем в 1923 г., показал в меру доступного ему в первой половине нашего века материала зависимость многих вариаций строения культурных видов от тех же факторов, которые влияют и на дикие растения, предопределяя законы их распространения по земной поверхности,— характера почв, влагоснабжения, геоморфологических условий произрастания, природной зональности, климата. Любопытно отметить, что Г. И. Танфильев даже не упоминает малоизвестную книгу «Наши садовые цветы, овощи и плоды. Их история, роль в жизни и верованиях разных народов и родина» своего предшественника — едва ли не первую русскую сводку по истории культурных растений Н. Ф. Золотницкого, вышедшую в 1911 г., хотя последний и был пионером. Знаток и исследователь исторической географии растений Е. В. Вульф посвятил в своем капитальном труде 1933 г. «Введение в историческую географию растений» специальную главу культурным растениям. Широкая эрудиция позволила ему указать на то, что специальное изучение культурной флоры должно начинаться с более ранней даты, чем 1818 год — год выхода в свет упомянутой выше работы Р. Брауна. В 1813 г. Немцы К. Тюнберг и О. Робзам представили написанную по-латыни диссертацию о географии культурных растений. Но, конечно, основное значение работы Е. В. Вульфа не в этом — он посмотрел глазами флориста-историка на теоретические основания дифференциального ботанико-географического метода, которым пользовались Н. И. Вавилов и возглавляемый им коллектив исследователей, указал на исторические истоки некоторых идей, например, на аналогии биогеографических идей М. Вагнера и представлений Н. И. Вавилова о горных районах как местах, где происходил интенсивный процесс формообразования, и, главное, подтвердил многие наблюдения над географией культурной флоры историкофлористическими соображениями.

Иную, роль сыграла книга «Происхождение культурных растений» В. Л. Комарова (1931), ботаника-систематика по своей основной специальности. По фактической оснащенности она не представляла собой чего-то оригинального, но автор ее, опираясь на свои колоссальные познания в области дикой флоры, удачно сформулировал ключевую проблему происхождения культурных растений, подчеркнув, что для многих форм мы не только до сих

==398

пор не нашли диких предков, но и никогда не найдем их. Причина заключается в том, что в культуру вводилось не одно растение, а несколько близких видов, огромное место занимал процесс гибридизации, подхватываемый бессознательным отбором, роль этой формы отбора В. Л. Комаров справедливо подчеркивает много раз. В отличие от классификации Е. В. Вульфа, подразделившего культурные растения на три группы — не имеющих никаких аналогов в диком состоянии, имеющих такие аналоги, но сильно изменившихся в культуре (Е. В. Вульф замечает, что именно эти две группы образуют подлинно культурные виды), мало изменившихся в культуре и дичающих в неблагоприятных условиях (их предложено называть «культивируемыми» видами), классификация В. Л. Комарова более проста (он признает только две основные из перечисленных групп) и более логична. Именно происхождение первой группы — культурные виды в полном смысле слова — В. Л. Комаров связывает с гибридизационными процессами на заре введения в культуру и действием бессознательного отбора. Многие новые работы подтверждают широкое распространение гибридизации и ее роль в эволюции культурной флоры '. Несколько критических замечаний в адрес теоретических построений Н. И. Вавилова, в частности якобы ипостазирование указания на преувеличение им роли генов в ущерб целому организму, были обусловлены духом времени (начавшейся дискуссией вокруг теоретических основ генетики) и имеют лишь исторический интерес. Более существенно критическое соображение одного из сотрудников Н. И. Вавилова — Г. Н. Шлыкова, впервые отметившего в своей книге «Интродукция растений», вышедшей в 1936 г., что разнообразие форм того или иного культурного растения в пределах ограниченного района не есть еще непременное доказательство его происхождения в данном районе, важно происхождение этого разнообразия — оно может быть следствием гибридизации, поздней интродукции и т. д. Это вызвало полемику между ним и Н. И. Вавиловым 2, но высказанное им соображение сохраняет значение и до настоящего времени.

Итак, теория центров происхождения культурных растений разработана достаточно подробно и аргументирована широко и глубоко 3, чтобы рассматривать ее в общих чертах как продуманный итог ботанико-географических исследований в области культурной

' См.: Цвелев Н. Н. О значении гибридизационных процессов в эволюции злаков.— В кн.: История флоры и растительности Евразии. Л., 1972.

2 См.: Шлыков Г. Н. Формальная генетика и последовательный дарвинизм.— Советские субтропики, 1938, № 8—9; Вавилов Н. И. Ответ на статью Г. Н. Шлыкова «Формальная генетика и последовательный дарвинизм».— Советские субтропики, 1939; см. также: Шлыков Г. Н. Интродукция и акклиматизация растений. Введение в культуру и освоение в новых районах. М-, 1963.

3 О ее роли специально см.: Аверьянова Т. М. Популяционные исследования в прикладной ботанике. Историко-критический очерк отечественных работ первой трети XX века. Л., 1975.

==399

флоры, который может быть положен в основу разработки проблемы происхождения земледелия. Сам Н. И. Вавилов предполагал посвятить оставшуюся часть жизни проблемам происхождения и развития земледелия, задумал обширный труд на эту тему, собирал сохранившиеся в современной земледельческой культуре архаические земледельческие орудия и сведения о древнейших способах обработки почвы '. Критические соображения, высказанные в связи с идеями Н. И. Вавилова, затрагивали больше основы разработки конкретного варианта географии центров происхождения культурных растений, чем представление о дискретности формообразования у культурных видов, соответствующее и известным данным о дикой флоре. Количество археологических и палеоботанических данных, рисующих картину происхождения земледелия, возросло сейчас по сравнению с 40-ми годами во много раз, во много раз увеличилась и ботанико-географическая информация, примерами чего могут служить знания о земледелии в тропиках и субтропиках 2, изученность злаков 3, но все эти данные в целом только усиливают вывод о полицентрическом происхождении земледелия, который можно было сделать из теории центров происхождения культурных растений. Однако, прежде чем перейти к рассмотрению этих данных и конкретно реконструировать древнейший этап развития земледелия, нельзя не коснуться дальнейшей истории теории центров и дискуссии вокруг нее, а также не довести эту историю до настоящего момента.

Развитие и критическая ревизия теории центров

Внезапный уход создателя теории центров происхождения культурных растений из жизни и положение, сложившееся в советской биологической науке в послевоенные годы, на какое-то время задержали дальнейшее развитие этой теории и публикацию посвященных ей работ, но с конца 50-х годов сотрудники возглавлявшегося ранее Н. И. Вавиловым Всесоюзного института растениеводства (ВИР) стали совершать новые большие экспедиции в районы древнейших земледельческих культур. Это позволило вносить дальнейшие уточнения в систему и географию центров происхождения культурных растений, выработать ряд новых понятий, осуществлять проверку ряда положений теории, сопоставить ее с вновь накопленными археологическими данными и одновременно посмотреть на нее как бы со стороны, увидеть ее на фоне ми-

' Об этом интересно рассказано в воспоминаниях о Н. И. Вавилове: Синская Е. Н. Вавилов как географ.— Известия Всесоюзного географического общества, 1961, № 1.

2 См.: Синягин И. И. Тропическое земледелие. М., 1968; Устименко-Бакумовский Г. В. Растениеводство тропиков и субтропиков. М., 1980.

3 Wilsie С. Crop adaptation and distribution. Iowa, 1962; Бахтеев Ф. X. Современные проблемы происхождения и филогении ячменя.— Успехи современной генетики. М„ 1976. т. 6; Цвелев Н. И. Злаки СССР. М., 1976.

К оглавлению

==400

рового опыта по исследованию культурной флоры, критически оценить ее основные достижения на современном этапе развития науки.

Для нас особенно интересны изменения, внесенные в схему Н. И. Вавилова на основании новых систематических и географических работ, а также оригинальных теоретических разработок. Так, Н. А. Базилевская выделила пять дополнительных очагов специально для декоративных растений — южноафриканский (в основном Капская область), умеренная зона Европы, Канарские острова, австралийский и североамериканский . Из более чем 5000 декоративных растений, культивируемых в настоящее время, на эти дополнительные очаги падает происхождение более чем 1500 видов.

Значительные модификации были введены П. М. Жуковским, но его концепцию нелегко оценивать из-за больших принципиальных изменений, которые он сам вносил в нее, переиздавая свой основной огромный труд «Культурные растения и их сородичи». В первом издании (1950 г.) теоретическое введение написано под сильным влиянием модных тогда идей, приводятся ссылки на опыты по переделке пшеницы в рожь и т. д. Появившееся через 14 лет второе издание книги свободно от этих недостатков, содержит обширный обзор географии культурной флоры и систем земледелия по земному шару с широким цитированием работ Н. И. Вавилова, но перегруженность этого обзора общеисторическими сведениями привела ко многим ошибкам: геологическая периодизация четвертичного периода перепутана, предками современного человека объявляются различные антропоиды, возникновение пастушества и земледелия отнесено больше чем на 20 000 лет тому назад и т. д. Только в 1970 г. был опубликован оригинальный вариант центров происхождения культурных растений 2, позже включенный в третье издание книги (1971) в виде вводной теоретической главы.

Схема П. М. Жуковского разработана с большой полнотой. Он пользуется терминологией, которой широко пользовался Н. И. Вавилов, но не вводил ее в изложение схемы центров — речь идет о термине «генцентр», подразумевающем генетическую характеристику соответствующего центра. Отдельно выделены мегагенцентры, соответствующие центрам Н. И. Вавилова, и микрогенцентры, то есть центры, или очаги, вхождения в культуру узкоэндемических видов или форм. Идея дискретности формообразования проходит и через концепцию П. М. Жуковского, но географически она выражена менее отчетливо — ареалы мегагенцентров

См.: Базилевская Н. А. Центры происхождения декоративных растений.— В кн.: Вопросы эволюции, биогеографии, генетики и селекции. М.— Л., 1960; Она же. Теории и методы интродукции растений. М., 1964.

2 См.: Жуковский П. М. Мировой генофонд растений для селекции. Мегагенцентры и эндемические микрогенцентры. Л., 1970.

==401

==402

очень обширны и соприкасаются многими участками своих границ, практически половина или даже большая часть суши покрыта ареалами мегагенцентров, в тропическом и субтропических поясах — почти вся суша. Таких мегагенцентров в схеме П. М. Жуковского 12: китайско-японский, индонезийско-индокитайский, австралийский, индостанский, среднеазиатский, переднеазиатский, средиземноморский, африканский, европейско-сибирский, центральноамериканский, южноамериканский и североамериканский. Нельзя не подчеркнуть в одном случае существенного противоречия в словесном описании мегагенцентров и изображении их границ на карте: судя по тексту, территория Ирана входит в состав переднеазиатского мегагенцентра, что, по-видимому, вполне соответствует характеру культурной флоры, но на карте и в книге 1970 г., и в третьем издании книги о происхождении культурных растений он в противовес сказанному неожиданно включен в среднеазиатский очаг. Если не обратить внимания на некоторые терминологические расхождения, то по сравнению с самой последней схемой Н. И. Вавилова (1940) число основных первичных центров увеличилось на пять — североамериканский, европейско-сибирский и австралийский центры являются полностью новыми, а· в некоторых других случаях поднят таксономический ранг вторичных второстепенных центров, они рассматриваются как первичные. Для всех их опубликована ботанико-географическая характеристика, то есть приведены списки видов, эндемических для тех или иных центров и в них имеющих свое происхождение. Всего охвачены и разнесены по мегагенцентрам 629 видов, и, следовательно, эта схема по широте охвата видов культурных растений примерно соответствует схеме Н. И. Вавилова 1935 г.

Менее ясна в географическом выражении схема микрогенцентров. Это центры вхождения в культуру отдельных локально распространенных эндемических видов, установленные, естественно, с гораздо меньшей определенностью, чем крупные первичные мегацентры. На карте показаны 100 микрогенцентров, но в тексте они последовательно не описаны. Ясно только (и это очень важно для нашей темы), что в пределах крупных центров помимо подразделения их на крупные ареалы формообразования имели место интенсивная дифференциация более низкого таксономического уровня, образование внутривидовых форм, приуроченных к отдельным небольшим районам, и местных сортов. Эта тенденция не только расширения границ основных очагов, но и их дробления на локальные микроцентры нашла отражение и в фундаментальной книге Е. Н. Синской «Историческая география культурной флоры (на заре земледелия)», изданной в 1969 г. Е. Н. Синская впервые, пожалуй, очень широко привлекла с такой полнотой археологические материалы к решению вопросов происхождения культурной флоры, предложив заменить термины «центр» и «очаг» на термин

==403

«область», более употребительный в общей ботанической географии. Ε. Η. Синская выделила пять областей, распадающихся на десять подобластей,— древнесредиземноморская область с переднеазиатской, средне-юго-западноазиатской и собственно средиземноморской подобластями, восточноазиатская область с северо-восточноазиатской (японо-маньчжурской) и юго-восточно-центральноазиатской подобластями, южноазиатская область с индоиндокитайской и малакко-малайзийской подобластями, африканская область, новосветская область с центральномексиканской и южноамериканской подобластями.

Такая схема, похоже, представляет собой шаг назад. Помимо того, что она приводит к неуклюжим терминологическим обозначениям (что, в конце концов, не так уж важно), она, по существу, вряд ли может быть поддержана с генетической точки зрения. Многие подобласти вполне самостоятельны по набору вошедших в культуру видов растений, и поэтому их объединение в области огромной географической протяженности выглядит искусственным. Описание культурной флоры осуществлено в соответствии с традиционным географическим районированием, и соотношение ее с выделенными областями и подобластями требует специальной работы. Но внутри областей и подобластей интенсивного формообразования, как и в схеме П. М. Жуковского, осуществлена дифференциация по микроцентрам происхождения отдельных видов культурных растений. Таким образом, работы П. М. Жуковского и Е. Н. Синской дополняют друг друга, позволяя наметить приуроченность того или иного вида и составляющих его форм к определенному узколокальному району. Кроме областей интенсивного формообразования Е. Н. Синская ввела понятие областей влияния — принципиальное и перспективное нововведение для обозначения больших районов без самостоятельной по происхождению культурной флоры. Но здесь между ее концепцией и взглядами П. М. Жуковского можно увидеть существенные расхождения: Европа, например, вместе с Сибирью образуют в схеме П. М. Жуковского первичный мегагенцентр, тогда как в схеме Е. Н. Синской они относятся к областям влияния. Наконец, чтобы сделать настоящий обзор полным, следует назвать вышедшие из той же школы исследования А. И. Купцова, обобщенные в двух книгах: «Элементы общей селекции растений» и «Введение в географию культурных растений», вышедших в 1971 и 1975 гг. А. И. Купцов принял с небольшими терминологическими и классификационными модификациями (индийский и малайско-индонезийский центры рассматриваются как самостоятельные) позднюю схему Н. И. Вавилова, но дополнил ее в соответствии с работами А. Шевалье и его сотрудников западносуданским центром.

Широта, оригинальность и доказательность вавиловских идей, то обстоятельство, что сам Н. И. Вавилов пропагандировал их на многих международных конгрессах, а в 1949—1950 гг. сборник его

==404

основных исследований был издан в английском переводе в авторитетной международной серии «Chronika Botanica», имели своим результатом громадное влияние его идей на мировую ботаническую и агрономическую мысль, что вызвало к жизни ряд исследований европейских и американских специалистов, рассматривавших культурную флору многих районов как совокупность дискретных локусов формообразования. Особенно интересна в этом отношении схема центров происхождения культурных растений, предложенная Р. Портересом для Африки — континента, исследованного Н. И. Вавиловым лишь на севере и востоке '. Кстати сказать, нельзя не отметить: Р. Портерес, как и Н. И. Вавилов, много внимания уделял археологической и историко-этнологической документации в анализе генезиса культурных растений. Им выделены семь центров, из которых каждый охарактеризован специфическим набором как эндемических, так и вторичных видов, то есть привнесенных в культуру, но давших начало местным формам: среднее течение Нигера, территория Сенегала и Гамбии, территория вокруг оз. Чад, центральные районы Африки, Эфиопия, верхнее течение Нила и восточные районы Африки. Три центра из семи расположены в самой Эфиопии или в областях непосредственной близости от нее, что и при более детальном подходе к районированию культурной африканской флоры подчеркивает агроботаническое значение эфиопского, или абиссинского, центра, единственного, как мы помним, выделенного Н. И. Вавиловым в пределах африканского материка. В целом дискретность формообразования получила в этих разработках дальнейшее развитие и подтверждение. Особый центр культивирования ямса, установленный в Западной Африке 2, еще усложнил схему центров в пределах Африки.

Но концепция дискретности формообразования в рамках культурного растительного покрова ойкумены встретила и возражения. Первые критические замечания были высказаны еще в 30—40-е годы; напомню о приведенном выше соображении Г. Н. Шлыкова о том, что морфологическое разнообразие в пределах какого-то района, как бы оно ни было велико, не есть непременное доказательство приуроченности генезиса любой рассматриваемой формы к данному району. Между тем в концепции Н. И. Вавилова это гипотетическое положение было одним из центральных, он пользовался им как методическим приемом в установлении центров происхождения. Именно этот пункт и послужил мишенью для критики: указывалось на то, что центры происхождения локализовались не там, где устанавливаются районы разнообразия (хотя лишь в редких случаях эти центры локализуются более или менее точно, для их локализации имеется достаточно определенная ин-

' Portéres R. Berceaux agricoles primaires sur le continent africsin.— Journal f African history, 1962, vol. 3.

2 Coursey D. Yams. London, 1967; Alexader J., Gousey D. The origins of yam cultivation.— In: The domestication and exploitation of plants and animals.

==405

формация), указывалось и на то, что районы наибольшего разнообразия для разных видов географически не совпадают и даже ботанико-географические исследования рисуют картину их вторичного происхождения '. Идея дискретности формообразования культурных растений автоматически приводила к концепции полицентрического происхождения земледелия. Как реакция на любую крупную идею оформилась гипотеза моноцентрического происхождения земледелия и последующего распространения методов разведения растений по всему миру, включая и Новый Совет . Авторы нигде не пишут о сходстве своих взглядов со старыми и, нужно подчеркнуть, в целом не принятыми современной наукой гипотезами диффузионизма, но сходство это и даже идейное родство налицо: гипотеза распространения земледельческих навыков — целого комплекса традиций и производственного опыта — из единого центра в Передней и Южной Азии по всей ойкумене через колоссальные океанические просторы и значительные географические барьеры на суше представляет собой классический образец диффузионистского мышления. Любопытно, что подобный подход встречает возражения и в расчетах, бытующих в американской этнологии и показывающих скорость распространения отдельных культурных элементов по земной поверхности при условии происхождения их в одном месте: для сельскохозяйственных культур полученные цифры скорости распространения в одну-полторы мили за год 3 не дают возможности объяснить в рамках гипотезы единства центра перехода к земледелию существующий хронологический разрыв между временем возникновения земледелия в Передней Азии и Центральной Америке.

Подобный подход к проблеме происхождения земледелия стоит особняком, но в ограниченной степени диффузное распространение земледельческих навыков допускается и даже постулируется многими авторами. Американец Дж. Харлан предложил даже термин «диффузное происхождение» 4, противопоставив его тер-

' Schiemann E. Gedanken zur Genzentrentheorie Vavilovs.— Naturwissenschaften, 1939, B. 27; Gökgol M. Über die Genzentrentheorie und den Ursprung des Weizens.— Zeitschrift für Pflanzenzüchtung, 1941, B. 23; Harlan J. Anatomy of gene centers.— American naturalist, 1951, vol. 85; Он же. Evolution of cultivated plants.— In: Genetic resources in plants-their exploration and conservation (ed. by 0. Frankel and E. Bennett).— London — Oxford — Edinburgh, 1970; Zoharu D. Centers of diversity and centers of origin. In: Genetic resources in plants-their exploration and conservation; Harlan /., Wet J. de. On the quality of evidence for origin and dispersal f cultivated plants.—Current anthropology, 1973, vol. 14, № 1—2.

2 Sauer С. Agricultural origins and dispersals. N. Y., 1952; Carter G. A hypothesis suggesting a single origin of agriculture.— In: Origins of agriculture. The Hague — Paris, 1977; Wright H. Environmental change and the origin of agriculture in the Old and New World. In: Origins of agriculture.

3 Edmonson M. Neolithic diffusion rates.— Current anthropology, 1961, vol. 2, N 2.

4 Harlan 1. Distribution and utilization of natural variability in cultivated plants.— In: Genetics in breeding.— Brookhaven symphosia of biology, 1956, vol. 9.

==406

К проблеме происхождения земледелия

минам «центр», или «очаг» происхождения и подразумевая под ним формирование той или иной формы не в пределах ограниченного ареала, а на большой территории, в границы которой входят ареалы других культурных форм. Примером подобного формообразования стал африканский материк, широко и многосторонне исследованный в последние десятилетия как с археологической, так и с ботанико-географической точки зрения '. Полученные данные показали, что в отличие от того, как думал Н. И. Вавилов, отдельные виды входили в культуру по всему африканскому материку, а не концентрировались в отдельных локальных районах. Для многих широко распространенных видов характерно большое число эндемических разновидностей, приуроченных тем не менее к разным областям. Дискретность формообразования здесь как бы «смазана». Африка именно поэтому часто называется материком «без центров», материком «диффузного происхождения» видов культурных растений. Что касается абиссинского первичного центра в схеме Н. И. Вавилова, то, несмотря на очень значительное число темнопигментированных эндемов многих культурных растений, для него характерных, западноазиатское или западноафриканское тяготение культурной флоры Эфиопии в целом не вызывает сомнений, а все эти эндемы имеют относительно позднее происхождение.

Специфика формообразования культурной флоры в рамках африканского материка не могла тем не менее полностью заслонить значение многочисленных фактов, свидетельствующих о дискретном формообразовании в Евразии и Новом Свете. Дж. Харлан и Дж. де Вет в статье, на которую выше была сделана ссылка, пишут о теории центров, оценивая ее историческую роль очень высоко (с. 55): «Таким образом, сейчас, когда все данные должным образом классифицированы и оценены, мало осталось от теории в ее первоначальном виде кроме того, что сельскохозяйственные культуры более изменчивы в некоторых местах по сравнению с другими». Но это и есть дискретное формообразование, и факт его нельзя признать красноречивее! Видимо, поэтому Дж. Харлан, указывавший, в частности, на то, что у П. M. Жуковского мегагенцентры почти выросли до размеров материков, что ослабляет саму идею центров, желая в то же время совместить свою идею «диффузного происхождения» культурных растений с очевидным фактом дискретного формообразования, выступил с гипотезой совмещения дискретного формообразования с непрерывным и выделения центров параллельно с огромными областями, внутри которых происхождение тех или иных культурных видов нельзя привязать

Dauies О. The origin of agriculture in West Africa.— Current anthropology, 1968, vol. 9, part. 2, N 5; Hugot H. The origins of agriculture: Sahara.— Current anthropology, 1968, vol. 9, part. 2; Seddon D. The origins and development of agriculture in East and Southern Africa.— Current anthropology, 1968, vol. 9, part 2, N 5; Origins of African plant domestication. The Hague — Paris, 1976.

==407

к ограниченным районам '. В пределах Евразии выделены два центра — переднеазиатский и северокитайский и один «нецентр» — обширные области Юго-Восточной Лзии. Северная Африка и Эфиопия попадают в границы влияния переднеазиатского центра, тогда как Африка, южнее Сахары, также образует один громадный «нецентр». Наконец, в Новом Свете выделен один центр — в Центральной Америке, а вся Южная Америка также представляет собой, по мнению автора, «нецентр», огромную область непрерывного формообразования. При всей кажущейся на первый взгляд половинчатости такого подхода он выглядит перспективным в том отношении, что открывает возможность дальнейшего изучения степени дискретности формообразования, что, очевидно, на ближайшее время составит центральную проблему культурной ботаники и в конечном итоге позволит окончательно разрешить дискуссию о центрах происхождения культурных растений.

Какие выводы можно сформулировать сейчас, исходя из наличной фактической информации, основных итогов ее теоретической обработки и имея в виду конечную цель использования этих выводов для восстановления происхождения и раннего этапа развития земледелия?

Как бы ни относиться к теории центров происхождения культурных растений во множестве ее конкретных вариаций, следует признать, что она правильно устанавливает факт дискретного формообразования культурной флоры, а значит, и предопределяет выбор полицентрической теории происхождения земледелия. В свете такого подхода «новосветское» земледелие полностью независимо в своем происхождении от «старосветского», африканское, к югу от Сахары,— от евразийского, в Евразии переднеазиатско-средиземноморско-европейскую область трудно расчленить сколько-нибудь отчетливо; также своеобразны, но не очень отчетливо подразделяются восток и юго-восток Азии. Таким образом, мы должны признать, как минимум, четыре независимые области введения растений в культуру, а следовательно, и четыре первичных очага возникновения земледельческой культуры и в то же время подчеркнуть, что очаги эти составные и внутри их дальнейший научный поиск, теперь уже опирающийся на археологические и историко-этнологические материалы, должен выявить более мелкие территориальные и ограниченные по числу используемых и возделываемых видов очаги вторичного таксономического уровня. Независимый переход к земледелию в нескольких местах, разумеется, не исключал взаимодействия первичных очагов, обмена земледельческим опытом и самими возделываемыми культурами, но это взаимодействие и этот обмен относятся уже к более поздним периодам истории общества: начало их, видимо, па-

HarlanJ. Agricultural origins: centersand noncenters.— Science, 1971, vol. 174.

==408

дает на эпоху бронзы и первых государственных образований и выходит, следовательно, за рамки рассматриваемого нами раннего этапа истории первобытного общества. Неравномерность развития внутри этих независимых очагов, возможно, именно поэтому приводила на первых порах к резкой неравномерности в возрастании численности человечества в разных областях ойкумены.

Археологические данные

Все сказанное выше — выделение центров окультуривания растений и дискуссии об их древности и взаимных генетических связях — хотя и имело в ретроспективе некоторые итоги археологических исследований, но в основном базировалось на результатах ботанико-географической работы. Между тем археологические данные внесли столь существенную информацию в рассматриваемую нами проблему, для столь многих сторон в решении этой проблемы оказались решающими, что их рассмотрение совершенно необходимо. Они, и только они, снабжают нас точными сведениями о времени формирования тех или иных центров, и, следовательно, вся хронологическая реконструкция ранних этапов истории земледелия была бы просто невозможна без археологической информации. Речь идет об археоботанике, как пишут обычно американские специалисты, или о палеоэтноботанике, как предпочитают называть эту область ботаники советские специалисты, которая занимается изучением остатков сельскохозяйственных растений в виде плодов, семян, стеблей и листьев, иногда в обугленном состоянии, находимых в большом количестве при археологических раскопках и при надлежащем анализе позволяющих воссоздать состав возделываемых той или иной группой древнего населения растений и их сходство или различия с культурной флорой других земледельческих районов. В дополнение к ботанической географии культурной флоры палеоэтноботаника представляет собой другой (равноценный по значению) источник сведений о динамике культурной флоры во времени и пространстве, источник тем более мощный, что находки растений в контексте любой земледельческой археологической культуры, сопровождаются находками земледельческого инвентаря; площадь и планировка древних поселений помогают в ряде случаев осуществить некоторые демографические расчеты. Иными словами, не только состав культурной флоры, но и приемы агротехники и вообще характер производственной деятельности внутри земледельческих антропогеоценозов могут быть во многих случаях реконструированы с большой полнотой.

Для определения древности культурных растений на разных территориях огромное значение имеют полученные с помощью радиоуглеродного метода даты абсолютного возраста стоянок и могильников первобытного человека, в которых найдены остатки

==409

культурных растений, земледельческие орудия или орудия, приспособленные для сбора и переработки диких злаков. Очень полную сводку таких дат опубликовала американская исследовательница А. Кабакер '. Правда, сейчас ее уже нельзя назвать исчерпывающей, так как был опубликован ряд новых дат, но все равно она дает достаточно сравнительного материала, чтобы говорить об относительной древности начала земледелия. Автор выделяет пять категорий, в соответствии с которыми можно группировать приводимые ею даты,— охоту и собирательство, интенсивное собирательство, интенсивное использование определенного растения, зарождающееся земледелие, подлинное земледелие с оседлыми поселками. Если из этих пяти категорий исключить первую, строго говоря, не имеющую отношения к земледельческим коллективам и совсем не обязательно в них переходящую, то все остальные четыре уже могут рассматриваться в рамках предыстории и ранней истории земледелия. Рассмотрим все даты сначала для Старого Света, переведя их в шкалу до нашей эры, так как в публикации в соответствии с международными правилами они приводятся от современности, то есть от 1950 г. Сгруппированы они, естественно, не по центрам происхождений из-за отсутствия, как мы убедились, сколько-нибудь общепринятой схемы их географического размещения, а по крупным географическим или административным областям Старого Света. Большим пробелом в сводке А. Кабакер является отсутствие дат по Африке южнее Сахары. Но этот пробел может быть заполнен с помощью упомянутой выше статьи Д. Седдона и работы Т. Шоу 2.

В Юго-Восточной Азии наиболее ранняя дата интенсивного собирательства —11450 ± 200 лет до н. э.— падает на территорию Бирмы, но она пока остается единственной. Гораздо более важны серийные даты из Таиланда, полученные для культурных напластований пещеры Онгба и пещеры Духов. Они колеблются от 9400 ± 280 лет до 5450 ± 150 лет до н. э. Это означает, что в горных районах Таиланда на протяжении 4000 лет, начиная от мезолитической хоабинской культуры с керамикой и кончая более поздними неолитическими культурами, развивается достаточно стабильный тип хозяйства, характеризовавшийся интенсивным собирательством. Такое собирательство, расширяя знакомство с экологическими обстоятельствами произрастания и сезонной вегетацией полезных растений, несомненно, способствовало созданию того уровня навыков и знаний, которые вместе с другими факторами могли обусловить переход к самым примитивным формам земледельческого хозяйства. Особое значение имели раскопки в пещере Духов, в ранних слоях которой, в мегалитических хоабин-

Kabaker A. A radicarbon chronology relevant to the origins of agriculture.— In: Origins of agriculture.

2 Shaw Th. Early crops in Africa: a review of the evidense.— In: Origins of African plant domestication.

К оглавлению

==410

ских слоях, были обнаружены следы сливы, огурца, бобовых и некоторых растений, используемых как специи '. Исходя из большого размера семян, Ч. Горман считает возможным говорить о начале культивации растений — какой-то отбор в данном случае, несомненно, уже имел, по его мнению, место по отношению к диким видам. Это мнение получило большой резонанс в литературе. На этом· основании земледелие в Юго-Восточной Азии объявляется иногда чуть ли не древнейшим в Старом Свете. Однако для подобного заключения нет достаточных аргументов: большие размеры семян не могут считаться доказательством культивирования растений, как и их отбор, который Ч. Горман также считал свидетельством введения растений в культуру. Все это косвенные аргументы, и поэтому осторожные исследователи справедливо склонны считать вопрос о глубокой древности земледелия в ЮгоВосточной Азии открытым. Не решается он положительно и с помощью третьего косвенного аргумента — весьма неотчетливых наблюдений над вмешательством человека в лесные биогеоценозы на Тайване, что также использовалось как доказательство возникновения подсечно-огневого земледелия .

Даты для территории Китая гораздо более поздние, чем в только что рассмотренном случае. Они колеблются от 3944 ±110 лет до 1592 ± 95 лет до н. э., но в отличие от территории ЮгоВосточной Азии все относятся к оседлым земледельческим поселениям, истоки земледельческой культуры которых в общем еще не вскрыты археологическими исследованиями. Можно думать, что то интенсивное собирательство, которое археологически зафиксировано в Юго-Восточной Азии, предшествовало подлинному земледелию и в Восточной Азии, но эту предшествующую стадию еще предстоит открыть. Упомянутые археологические данные об интенсивном собирательстве относятся к горным местностям. Агрикультура в долинах крупных рек с большими речными наносами по берегам возникает много позднее, что является дополнительно подтверждением гипотезы Н. И. Вавилова о первоначальном переходе к земледелию в горных районах, разработанной на переднеазиатском и среднеазиатском материале. Мы не располагаем пока подробными археологическими данными по Восточной Азии, поэтому и сравнительная древность земледелия в Восточной и Юго-Восточной Азии все еще является предметом дискуссии. Идея о зависимости происхождения восточного очага от юго-восточного, которая могла бы возникнуть при истолковании данных об интенсивном собирательстве в Юго-Восточной Азии и земледельческих поселениях в Восточной Азии в духе эволюционизма, бесспорно, опровергается самостоятельным характером

' Gorman Ch. A Priori models and Thai prehistory: a reconsideration of the beginnings of agriculture in Southeastern Asia.— In: Origins of agriculture.

2 Chans Kwang-chin. The beginning of agriculture in the Far East.— Antiquity, 1970, vol. 44.

==411

восточноазиатского земледелия, большим набором эндемических видов и сортов '. Но и обратное решающее влияние восточного очага на юго-восточный маловероятно и опровергается историкоэтнологическими данными, лингвистическими параллелями и другими сравнительными сопоставлениями. Основное значение, как мне кажется, для обоснования самостоятельного происхождения земледелия в Юго-Восточной Азии имеет культура риса, отличающегося там многообразием диких форм и введенного впервые в земледелие, кажется, где-то в восточногималайских предгорьях, то есть в области, пограничной с огромным районом Юго-Восточной Азии. Может быть, именно поэтому (и с немалыми основаниями) окультуривание риса и ставится в связь с этногенетическими процессами, приведшими к выделению группы тибето-бирманских народов 2. Так или иначе, освоение здесь риса, независимое от Восточной Азии, не вызывает сомнений, а вместе с этим не вызывает сомнения и самостоятельное происхождение юго-восточноазиатского земледелия. На каком-то отрезке истории от этого центра отпочковался океанийский 3, подобно тому как под влиянием импульсов, шедших из восточноазиатского центра, оформился ряд вторичных центров в северо-восточных районах Центральной Азии, на материковом Дальнем Востоке и на островах вдоль Тихоокеанского побережья Азии 4. Таким образом, внутри обширного ареала, охватывающего Восточную и Юго-Восточную Азию (включая ее островную часть) и существенно влиявшего в интересующем нас отношении на пограничные районы, мы имеем возможность предполагать существование минимум двух независимых центров окультуривания растений — северного и южного.

Радиоуглеродные датировки земледельческих поселений в Южной Азии немногочисленны. В сводке А. Кабакер приведены три такие даты: 2299 ± 72 года, 1725 ± 110 лет и 1658 + 131 год до н. э. Все они, как мы видим, значительно более поздние, чем восточноазиатские, что само по себе наводит на мысль о вторичном возникновении земледелия в Южной Азии, а самый набор возделываемых культур тяготеет к западу и сформировался явно при воздействии переднеазиатских и восточносредиземноморских видов. Переходя к этим западным районам в пределах ойкумены Старого Света, нужно подчеркнуть, что археологический материал

' Но Ping-ti. The cradle of the East: an inquiry into the indigenous origins of techniques and ideas of neolitic and early historic China, 5000—1000 В. С. Hong Kong — Chicago, 1975; Он же. The indigenous origins of Chinese agriculture.— In: Origins of agriculture; Chang Kivang-chin. The archeaology of ancient China. New Haven — London, 1979.

2 См.: Чеснов Я. В. Историческая этнография стран Индокитая. М., 1976.

3 См.: Чеснов Я. В. Современные данные о происхождении и характере океанийского земледелия.— В кн.: Проблемы изучения Австралии и Океании. М., 1976.

4 См.: Окладников А. П. О начале земледелия за Байкалом и в Монголии.— В кн.: Древний мир. М., 1962; Окладников А. П., Бродянский Д. Л. Дальневосточный очаг древнего земледелия.— Советская этнография, 1969, № 2.

==412

здесь огромен. Раскопано большое число раннеземледельческих поселений и предшествовавших им стоянок, оставленных коллективами с потребляющим хозяйством. Многие из них датированы с помощью радиоуглерода, что допускает взаимную проверку. Одним словом, в данном случае в нашем распоряжении имеется и географически, и хронологически достаточно полноценная информация. Все эти обширные материалы давно уже находятся в центре внимания научной общественности именно в связи с проблемой происхождения производящего хозяйства и неоднократно интерпретировались под самыми разными углами зрения. Интерпретация эта пережила несколько стадий, начиная с концепций перехода к земледелию и скотоводству под влиянием климатических изменений и кончая попытками вскрыть внутренние причины прогрессивных изменений в уровне хозяйства и культуры . Однако для нас сейчас не столько важны разные причины перехода к земледелию, сколько датировка этого процесса на разных территориях в рамках Передней Азии и Восточного Средиземноморья. Радиоуглеродные исследования дают возможность составить об этом достаточно точное представление.

\0д-

В прикаспийском районе древние земледельческие оазисы Туркмении дают даты от 6835 ± 130 лет до 3820 ± 90 лет до н. э. Как видим, древность западноазиатского земледелия даже на востоке, где она, как мы сейчас убедимся, меньше, чем непосредственно в междуречье Тигра и Евфрата и в прибрежных восточных районах Средиземноморья, все же значительно больше, чем в Восточной Азии. В пределах Иранского плато для нескольких, бесспорно, земледельческих поселений получены даты от 5319 ± 86 лет до 4036 ± 87 лет до н. э. В Закавказье и на Северном Кавказе, где детальная радиоуглеродная шкала не разработана сколько-нибудь полно, земледельческие памятники не уходят в глубь веков дальше V тысячелетия до н. э.2 Подвигаясь от Иранского плато на запад к верхнему течению Тигра, мы сталкиваемся со все более древними датами и подходим, видимо, к тому рубежу, когда вообще впервые на нашей планете был осуществлен переход к новой форме жизни общества. Такой всемирно известный памятник, как Джармо (на севере Ирака), дал две даты — 9290 ± 300 лет и 9250 ± 200 лет, и обе они относятся к слоям, бесспорно содержащим материал, свидетельствующий о вполне оформившемся земледелии. Даты других земледельческих поселений в этом ареале варьируют от 7950 ± 200 лет до 4120 ± 100 лет до н. э. Одна стоянка, оставленная коллективом, ' Wright G. Origins of food production in Southwestern Asia: a survey of ideas.— Current anthropology, 1971, vol. 12, N 4—5. Шнирельман В. А. Современные концепции происхождения производящего хозяйства (Проблема механизма).— Советская археология, 1978, № 3.

2 См.: Лисицына Г. Н., Прищепенко Л. В. Палеоэтноботанические находки Кавказа и Ближнего Востока. М., 1977.

==413

занимавшимся интенсивным собирательством, датируется 8820 4= 300 лет, два поселения с зарождающимся земледелием имеют даты 8450 ± 150 лет и 7289 ± 196 лет до н. э. Среди земледельческих поселений, раскопанных в междуречье Тигра и Евфрата, пять древнейших характеризуются датами от 7570 ± 100 лет до 7030 ± 80 лет до н. э., близкие даты отмечаются и в памятниках Сирии и Палестины. Земледельческие поселения датируются там периодом начиная с VIII тыс. до н. э.; наиболее древние даты -7220 ± 200 лет, 7080 ± 50 лет, 7006 ± 103 года до н. э. и т. д. Таким образом, именно в междуречье Евфрата и Тигра и в районах, примыкающих к восточному побережью Средиземного моря, сосредоточены памятники древнейшей на Земле земледельческой культуры. В Анатолии земледелие распространилось рано, но все же позже, чем в только что упомянутой области. Для земледельческих поселений Анатолии даты колеблются от 6750 ± 180 лет до 4720 ± 76 лет. Бесспорно, древнейшее земледелие на территории Сирии и Палестины подтверждается и тем обстоятельством, что интенсивное собирательство датируется здесь более ранним временем, практически концом верхнего палеолита, возраст трех стоянок, на котором оно зарегистрировано,— последовательно 13 870 ± 1730 лет, 13 750 ± 415 лет и 9216 + 107 лет.

Переходя от западных областей Азии на запад, к южной Европе и присредиземноморской Африке, нельзя не заметить того же, что было отмечено только что для Анатолии. Переход к интенсивному собирательству совершился в Северной Африке, правда, очень рано — древнейшие даты для стоянок со следами интенсивной со бирательской деятельности вкупе с охотой равны 13 180 ± 200 лет, 11 610 ± 120 лет и 11 120 ± 160 лет до н. э. Интенсивное собирательство без охоты имеет даты 12 550 ± 490 лет, 12 440 ± 200 лет и 9610 ± 180 лет до н. э. Но первые следы зарождающегося земледелия фиксируются лишь на стоянке Хауа Фто в Ливане с датой 4850 ± 350 лет до н. э. В разных районах европейского Средиземноморья развитые земледельческие поселения образовались в разное время, но все они не уходят дальше VII тысячелетия до н. э., в целом же концентрируются в VI—V тысячелетиях до н. э. Древнейшие даты —6280 ± 75 лет, 6230 ± 150 лет и 6100±180 лет до н. э. Таким образом, древность земледелия и в Северной Африке, и в странах европейского Средиземноморья такова, что его вторичное происхождение в этих районах, так же как и на Кавказе и в Малой Азии, так же как и в Средней Азии, под влиянием переднеазиатских импульсов весьма вероятно. В книге Г. Кларка «Доистория мира», изданной в 1969 г., приведена очень выразительная карта, на которой отчетливо виден все более поздний переход к земледелию по мере движения от западных районов Азии на запад через южную и центральную Европу. И на Кавказе, и в Средней Азии, и в Европе, как мы помним, были выделены разными исследователями-ботаниками вторичные

==414

центры происхождения культурных растении, что означает наличие там эндемических видов, но навыки земледелия и его приемы, сама земледельческая культура, как таковая, зародились, видимо, в одном первичном переднеазиатском центре и оттуда распространились в окружающие области. С большей долей вероятности, следовательно, можно фиксировать один центр возникновения земледелия на западе Евразии в противовес двум на востоке.

Своеобразие африканского тропического земледелия выражается не только в исключительно большом наборе эндемических видов возделываемых культурных растений, но и в позднем времени возникновения, в сравнительно позднем переходе к земледелию от собирательства и охоты. Для Судана радиоуглеродные даты свидетельствуют о середине IV—III тысячелетия до н. э., но для этого района высока вероятность древних контактов с районом Нила и влияний со стороны средиземноморской Африки. Древность земледелия в Эфиопии пока не фиксируется археологически раньше начала II тысячелетия до н. э. Не перечисляя всех дат для других территорий, подчеркнем главный вывод из них — в остальных областях африканского материка переход к земледелию осуществился еще позже. Таким образом, позднее по времени своего возникновения, но оригинальное по набору видов африканское земледелие к югу от Сахары представляет собой четвертый центр, или четвертую область, совершенно самостоятельного и независимого от других областей овладения культурой растениеводства и через нее перехода к производящему хозяйству и эксплуатации новых источников пищи.

В Новом Свете, то есть на американском континенте, закономерной параллелью к географии возникновения земледелия в Старом Свете служит то обстоятельство, что наиболее ранние находки земледельческих поселений приурочены здесь к тропическому и субтропическому поясам. В перуанских Андах наиболее древняя дата для стоянок с зарождающимся земледелием равна 6910 ± 125 лет до н. э., но она остается единственной. Ближе к современности, в интервале между 5730 -+_ 280 лет и 4086 ± ± 120 лет, известны лишь стоянки с интенсивным собирательством, и только с даты в 3520 ±110 лет до н. э. опять начинаются первые шаги земледелия. Что это, перерыв земледельческой традиции почти на три с половиной тысячи лет или дефектная дата, неверно ориентирующая нас во времени начала земледельческой культуры, должны показать будущие исследования. На перуанском побережье древнейшие поселения со слоями, маркирующими интенсивное использование той или иной культуры, датируются VIII тысячелетием до н. э.; самые древние даты равны 7750 ± 200 лет, 7630 ± 160 лет и 7540 ± 140 лет до н. э. На территории Мексики самая древняя стоянка со следами интенсивного собирательства датируется 6670 ± 160 лет, а со следами начинающего земледе-

==415

лия —6513 ± 186 лет до н. э. Таким образом, мексиканские даты примерно на тысячу лет позже перуанских, следовательно, археологические данные не исключают при локальном своеобразии возделываемых культур диффузного распространения земледельческих культур из одного центра. Нельзя не отметить, что то ли из-за неблагоприятных географических условий, то ли из-за низкого развития производительных сил и отсутствия демографического давления, то ли, наконец, по обеим этим причинам продолжительность развития зачаточных форм земледелия была на территории Мексики довольно значительна: по-настоящему интенсивное развитое земледелие начинается 1270 ± 13 лет до н. э. На территории США развитые формы земледелия вообще не зафиксированы, что же касается начального этапа, так сказать, зачаточного земледелия, то единственной ранней и очень сомнительной датой для него является дата в 2890 лет до н. э. для стоянки Ло Данска; остальные даты много моложе —1912 лет, 1710 ± 130 лет, 1700 ± 300 лет и т. д. И эти даты говорят скорее в пользу распространения земледельческой культуры из одного центра — пятого в пределах ойкумены.

Итак, подведем итог. Приведенные датировки, разумеется, не следует воспринимать буквально, но точность их достаточна, чтобы определить время возникновения земледелия в пределах тысячелетий. Это позволяет сделать вывод, что переход к земледелию совершился в разное время. Рассмотрение разных систем центров происхождения культурных растений дало нам возможность сделать в конце предыдущего раздела вывод о дискретности формообразования культурной флоры в четырех огромных областях, в пределах которых могло независимо возникнуть земледелие. Сопоставление ботанико-географических соображений о центрах происхождения культурных растений и археологических данных позволило детализировать это общее заключение и выделить предположительно минимум пять очагов формирования земледельческой культуры при условии, если мы примем наличие единого изначального очага для американского земледелия. Ботанически древнемексиканское и древнеперуанское земледелие различны, экологические условия тоже отличаются на побережье Перу и в Мексике, время перехода к земледелию в Перу и Мексике разное. Можно предполагать поэтому, что более позднее мексиканское земледелие сформировалось под влиянием импульсов, шедших с юга на север. Пять очагов разной древности — вот вариант полицентрической концепции возникновения земледелия, который в наибольшей степени соответствует наличной ботаникогеографической и археологической информации.

==416

земледелия Начало земледелия

Характер первобытного земледелия, во многом зависящий от набора возделываемых культур, экологических условий, приемов агротехники в том или ином климатическом поясе, очень различен в разных районах, и с самого начала перехода к земледелию земледельческая культура реализовывалась в столь разнообразных формах, что полное описание их даже в рамках известных к настоящему времени материалов потребовало бы не одной книги. Наличие специальных трудов и справочников, посвященных происхождению и характеру земледелия в разных областях Старого и Нового Света, а также древней агрикультуре наиболее важных культурных растений ', позволяет нам ограничиться в этом разделе лишь кратким обзором наиболее существенных событий и не углубляться в локальные детали.

Общепринятого взгляда на причины перехода к земледелию нет.

Назывались в качестве таких причин и климатические изменения, и вымирание диких животных в результате интенсивной охоты в верхнем палеолите, и естественный переход к бессознательной селекции тех растений, которые окружали жилище человека (что с логической точки зрения кажется малообъяснимым — ведь для еды употреблялись наиболее крупные семена и плоды, и поэтому бессознательная селекция должна была во многих случаях иметь не позитивные, а негативные результаты), и нестабильность охотничьего и собирательского хозяйства, якобы подверженного кризисам, от которых свободна производящая экономика даже на самом раннем этапе своего развития. Ни одна из этих причин при более пристальном анализе не оказалась решающей, да и не могла оказаться ею, так как процесс перехода от потребляющей к производящей экономике был исключительно сложен, охватывал все, или почти все, аспекты жизни первобытных антропогеоценозов. Поэтому и объяснение его тоже должно быть многофакторным, и каждая из перечисленных причин (кроме уже указанного сомнительного значения бессознательного отбора) могла сыграть здесь свою роль.

Древнейшие зернотерки, использовавшиеся для помола, по-видимому, еще диких злаков, относятся к XVI тысячелетию до н. э. в Палестине и к XIV — XIII тысячелетиям — в долине Нила 2. Весьма вероятно, что именно в маленьком микрорайоне на территории Палестины был осуществлен прогрессивный скачок — переход к использованию в пищу диких злаков и изобретено

' Genetic resources in plants-their exploration and conservation; Origins of agriculture.

2 Kraybill N. Preagricultural tools for the preparation of food in the Old World,—

In: Origins of agriculture.

==417

изготовление хлеба. Влияние этого достижения не могло не распространиться в разные стороны, довольно скоро достигло долины нижнего Нила и чуть позже — междуречья Евфрата и Тигра. Переход к земледелию — искусственному культивированию растений — осуществился раньше всего, по-видимому, в этом последнем районе; во всяком случае, именно здесь земледельческие поселения датируются Χ тысячелетием до н. э. Не исключено, что толчком к их образованию послужили очень благоприятные условия долин Тигра и Евфрата и климатические изменения. Так была достигнута первая ступень на пути к развитой производящей экономике, с этой скромной цепочки событий началось ее победное шествие по всей ойкумене. Как показывает приведенный в предыдущем разделе перечень радиоуглеродных дат, в VIII—VII тысячелетиях до н. э. земледелие распространилось в Малую Азию и на Кавказ, в V тысячелетии — в Северную Африку. Так оформился изначальный ареал того очага возникновения земледельческого хозяйства, который в соответствии с местом наиболее древних этапов его развития может быть назван переднеазиатским.

На протяжении примерно 4000 лет земледелие распространилось по всему центру западной части Старого Света, тогда как в подавляющей степени по всей остальной ойкумене господствовала чисто потребляющая экономика — охота, собирательство и частично рыболовство. Многократно высказывалась точка зрения, распространена она и среди историков, непосредственно не занимающихся проблемами первобытной истории,— переход к земледелию был неизбежен, потому что земледелие якобы гораздо более эффективно в отношении производительности труда, получения средств существования, экономической отдачи, так сказать. Развитое земледельческое хозяйство, безусловно, полностью отвечает этому утверждению, дает большой прибавочный продукт и гораздо эффективнее охоты в отношении получения средств к жизни в единицу времени. Но распространять эти абсолютно правильные утверждения на раннее земледелие мотыжного типа, без применения труда домашних животных,— значит модернизировать историческую действительность, не говоря уже о том, что подобные утверждения по отношению к раннему земледелию противоречат и фактическим данным. Это отмечалось многими исследователями, но я имею в виду прежде всего наиболее обстоятельные и конкретные расчеты Р. Л. Карнейро ', основанные на изучении племен бассейна верхнего течения Шингу в Бразилии. Не приводя самих этих расчетов, следует отметить основной вывод: при примитивном земледелии продуктивность

' См.: Карнейро Р. Л. Переход от охоты к земледелию.— Советская этнография, 1969, № 5.

==418

труда не намного выше, чем при охоте; различие недостаточно, чтобы отнести переход к земледелию на счет более высокой производительности земледельческого труда. Р. Л. Карнейро заканчивает свою статью точной и красивой формулировкой (с. 76) : «При взгляде издалека эволюционная поступательность представляется логическим развертыванием внутренне присущей обществу тенденции. Однако при более пристальном рассмотрении она всегда оказывается опосредствованной конкретными экологическими условиями». Можно думать, что не более высокая производительность на первом этапе, а известная стабильность, какой-то шаг на пути к независимости от сезонности охотничьего хозяйства и колебаний численности промысловых животных предопределили переход к возделыванию растений в подходящих экологических условиях.

Когда развивался переднеазиатский очаг, в Старом Свете он практически, как уже говорилось, противопоставлялся всей остальной ойкумене, заселенной охотниками, собирателями и в отдельных районах какими-то группами рыболовов. Но в Новом Свете благоприятные экологические условия существовали на перуанском побережье, что в сочетании с уровнем развития и демографическими характеристиками местных антропогеоценозов стимулировало переход к специализированному земледелию в VIII тысячелетии до н. э. Отсюда, как выше я пытался аргументировать, импульсы земледельческой культуры распространились в горные районы Анд, в центральную Америку и дальше на север. По-видимому, с перуанского побережья эти импульсы разошлись и по многим районам Южной Америки '. Пока происходило развитие «новосветского» очага, первые шаги на пути к освоению земледелия были сделаны в Юго-Восточной Азии, а также независимо от нее и, по-видимому, несколько позже в Восточной Азии. Из Юго-Восточной Азии земледельческие навыки распространились на Океанию, влияния из восточноазиатского очага также шли в разных направлениях. Импульсы из разных «старосветских» очагов, встречаясь, перекрещивались, что, по всей вероятности, обусловило своеобразие земледельческой культуры в Южной Азии. Наконец, уже после образования государств в долинах Нила, Тигра, Евфрата и Хуанхэ в начале II тысячелетия до н. э. образуется африканский очаг — переход к земледелию начинает осуществляться во многих областях Тропической Африки, и постепенно, на протяжении трех тысячелетий — во II—I тысячелетиях до н. э. и I тысячелетии н. э.,— ареал земледелия охватывает все новые и новые районы. Такова картина последовательности возникновения и развития очагов земледелия, оказавшегося мощ-

' Sauer С. Cultivated plants of South and Central America.— In: Handbook of South American Indians New York, 1950, vol. 6.

==419

ным стимулом дальнейшего прогрессивного развития человечества, приведшего и приводящего до сих пор к освоению все новых источников питания, расширившего и постоянно расширяющего границы использования технических и лекарственных культур, способствовавшего, особенно на первых порах, интенсивному развитию техники и расширению знаний о природе, усилившего человечество в борьбе с неблагоприятными природными явлениями и раскрывшего ему новые возможности в овладении силами природы.

К оглавлению

==420

00.htm - glava16